Книга Английский раб султана - Евгений Викторович Старшов

class="p">— Ты слишком любопытен, синеглазый. Слишком — для пастуха. Я не верю, что это рвение к новой работе. Готовишься бежать — вряд ли это получится, и кончится печально. Отрежем что-нибудь, и все. Пока, в наказание за любопытство, посидишь в юрте скованным несколько дней, потом освободим тебе ноги, чтоб ты ими взбивал масло в бурдюке, словно женщина. Будешь ценить прежнюю жизнь.

Очередное дно отчаяния. "Исправление" длилось не меньше месяца, прежде чем англичанин вновь вышел "в ночное" со старым греком. Тот только заметил:

— Я же говорил, не торопись. А то ходит с расспросами, как будто не видно. Кочевники просты, но это не значит, что они дураки.

— Убегу немедленно! — взъярился Лео. — Пусть лучше сдохну!

— Это я уже слышал.

— А что, терпеть, по-твоему? И это я тоже от тебя уже слышал. Сколько терпеть, чего ждать? Старости? Что говоришь с умным видом: "Подожди, подожди"! Если знаешь чего — так скажи, а нет — чего тогда кудахтать?!

— Через несколько дней перекочевываем. Пройдем мимо оседлых, как я понял. Может, какие будут вести… Вот тогда и видно будет. Дай слово, что не сбежишь эти несколько дней. И поверь: я прошу это не ради своих ушей и носа.

— Пусть так. Но не дольше, — согласился Торнвилль, решив потихоньку начать копить запасы еды — хоть это дело отвлекало от горестных мыслей.

Мы не очень часто — да можно сказать, вообще крайне редко обращались к внутренним мыслям и переживаниям незадачливого рыцаря, однако, как кажется, все его чувства и мысли были предельно просты и ясны.

Как пойманный зверь, он страдал от неволи, которая была тем горше, чем интересней доселе была жизнь. Кровь, несчастья, усобицы, потом учеба у дяди — все это было, но только чудесный остров Кипр по-настоящему пробудил его к жизни: встречи с хорошими, знающими или любимыми людьми, святыни, памятники архитектуры, волшебное море, кипение страстей… И все прервано двумя турецкими галерами. Больше года он в плену и рабстве. Кругом смерть, причем не героическая, а обыденная: когда нелепая, когда позорная. Предательство соотечественников, и особенно монаха Энтони, теперь называющего себя новым настоятелем, вероятная смерть дяди, последнего близкого человека…

За плечами два неудачных побега и мрак будущего. Столько можно передумать и о меньшем!.. От одних мыслей о несчастной Урсуле, недосягаемой, можно было сойти с ума. Что с ней, как она?.. Что думает о своем "львенке"? Кто он теперь для нее? Предатель? Пустобрех? Что же он за рыцарь, когда забыл свою любовь?.. Откуда ж ей знать, что он теперь не кто иной, как овцепас!..

И то вместо того, чтобы, невзирая на все препятствия и цепи, стремиться к ней, он то и дело что-то откладывает да попадает из огня в полымя. В самом деле, а почему ему было не последовать изобретательному матросу и не избегнуть цепей и рабства, приняв ислам — хотя бы и для виду? Пусть прошло бы еще столько времени, сколько уже прошло сейчас — он бы вполне успел выслужиться, войти в доверие. И при первом же случае перейти к христианам, хоть бросившись с галеры за борт при морской стычке, а то и еще проще — явиться на их торговое судно и остаться там.

Да что вообще мешало, действительно, спокойно, как ставшему свободным человеку, нанять каик с мало-азийскими греками и отплыть на Кипр? Почему он все сделал не так?! Где была его садовая голова? Все гонор какой-то. Думал о чести рыцаря и христианина. Хотел как лучше! А получилось-то хуже некуда!

Такие вот были мысли и настрои. И мы, конечно, допустили бы грубейшую ошибку, если б не упомянули о религиозных переживаниях героя — их не могло не быть у молодого рыцаря пятнадцатого века! Он был католик, хоть и необразцовый.

Кроме того, его не могли не занимать размышления о Теодицее, то есть оправдании Бога в том отношении, что Всеблагой допустил, чтобы случились такие беды. Пленение турками и рабство — это же не просто так. Должны быть для этого какое-то основание и смысл! Иначе-το как? Он же человек, творение Божье, а не само по себе вылупившееся из земли насекомое, чтобы носиться в воздухе по прихоти судьбы, пока не прекратится его нелепое, суетное и бренное существование!

Юноша признавал, что Бог его хранит, ибо он уже не раз за это время имел возможность сгинуть — его мог прибить медведеподобный брат Урсулы или предатель-аркебузир. Он мог погибнуть в сражении или утонуть, умереть от зноя на починке крепости или сгореть от разлившегося по литейной башне металла. Да мало ли обличий смерти "облизывалось" на него за это время! И все же отчего не случилось иначе? Он мог не попасть в турецкие когти, а жениться на Урсуле, например… Или хоть просто сохранить всех своих спутников-путешественников.

Отчего так?.. По чьим грехам это воздаяние? Так ли одинаково все переполнили чашу терпения Господня, чтобы сгинуть почти всем? И в то же время негодяй-стрелок не только вышел сухим изо всех возможных вод, но даже вернулся в Англию! Или двое моряков… Они выжили в морском бою, а потом одного раздавило бревном, а второму отсекли голову. Почему умер дядя, а его место занял мерзкий слизень Энтони? Неужто дядя Арчи был прав, и Лео нужно было стать его преемником, а отсюда и все беды?

Согласимся, что здравых ответов на все сие пока не было, или Торнвилль не мог их постичь, однако одинаково угнетало и то и другое.

Прошли дни, состоялось перекочевье на новые скотопитальные угодья. Оседлых не встретили, однако спустя пару дней какой-то конник очень поздно в ночи аккуратно подъехал к пастухам и недолго говорил со стариком; потом уехал.

Никто этого, кроме Лео, не видал. Шевельнулась мысль: "А ведь и верно, не так-то прост этот старик. Подойти спросить — или подождать, пока сам скажет? А если это вовсе меня не касается, что тогда проку ждать?"

Торнвилль решительно пошел к старику и хотел было спросить, что все это значило, но язык прилип к гортани: Лео еще не видал грека таким. Словно пару десятков лет сбросил Афанасий, сияя глазами, гордо распрямившись и степенно отплясывая танец своего народа, словно не видя Лео. Притом еще и пел сам себе. А затем, так же танцуя, приблизился к юноше, положил руку на плечо и громко сказал:

— Ну вот, орел, ты и дождался своего часа!

— Что? — выпалил Торнвилль.

— Бери свои запасы, я принесу свои. Берем двух резвых коней, собаки