Книга И отрет Бог всякую слезу - Николай Петрович Гаврилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глаза Аллы блестели. Пальцы сжимали и гладили Сашину грязную ладонь. Может, чтобы оправдать свою нынешнюю жизнь, ей было очень важно о ком-то заботиться, кого-то спасти? Она появилась в Сашиной жизни в самый момент чуда. И когда она поняла, что он примет ее помощь, ее глаза заблестели еще сильнее.
— А ты молодец, комсюк. Такую цацу подцепил, — с прежней ухмылкой сказал Саше щелкающий семечки полицай, когда они возвращались по запретке обратно в лагерь.
Из лагеря доносились свистки к отбою. Наступила темнота, освещенные места сменялись тенями. Сейчас было самое время еще раз осмотреть путь ползком, но Саша не смотрел по сторонам. Он возвращался в лагерь со странным чувством, уже не как его обитатель, а как гость на день, как зритель со стороны. В сознании царило полное смятение. Мысли проносились короткие, несвязанные, путанные, но главная оставалась на месте, — завтра или послезавтра он отсюда уйдет. И от этой мысли по спине и животу пробегал холод. О том, что у него в руке сверток с колбасой Саша вспомнил, только заходя в барак.
Ночь прошла без сна.
— Вначале я, — шептал Саша Андрею в темноте на нарах. — А потом точно так же тебя и Петра Михайловича. Все чисто. Документы выпишут. И не вздумай бежать. Жди меня.
Андрей молчал.
Под утро Звягинцев уснул. Лежать и ждать подъема в тесноте и вони барака у Саши не хватило терпения. Лаз под нарами они приготовили заранее, доски были вырваны и приставлены назад, гвоздями в расшатанные пазы. Стараясь никого не разбудить, он спустился под нары и тихонько вылез из барака.
Наступал рассвет. Огромный лагерь стоял в полной тишине. Запретку покрывал ползущий с реки низовой туман. В еще темном небе догорали последние звезды. Где-то за горизонтом поднималось пока невидимое солнце.
Не в силах унять внутреннее возбуждение, Саша сел на корточки возле лаза. В голове крутилось только три слова, — «сегодня или завтра». Чтобы хоть как-то успокоится, он выбрал взглядом одну из блекнущих звезд и стал смотреть на нее. Звезда постепенно растворялась в светлеющем небе. Если бы его спросили, почему он сразу поверил в возможность Аллы освободить его из лагеря, он бы не ответил. Надежда вытеснила собой все сомнения, — ведь мы верим в то, во что хотим поверить. Далекая гаснущая звезда тоже говорила ему, что все будет хорошо. На самом деле она являлась обманом, ее свет достигал земли спустя много тысяч лет, — может быть, ее вообще уже и не было, но она продолжала светить Саше из прошлого.
Лагерь постепенно наполнялся утренними звуками. Когда в бараках засвистели свистки к побудке, Саша нырнул в лаз и приставил за собой доски. Целый день он просидел на земле возле барака, смотря на проход между локальными участками, ожидая дежурного офицера из комендатуры, но никто к нему так и не пришел.
Не пришли за ним и на следующий день. На него было жалко смотреть.
Если бы Алла не стала хлопотать, а принесла бы, как та женщина, корзину с самогоном и салом, решив вопрос напрямую с полицаями, возможно, Саша уже был бы дома. Но она повторила извечную ошибку многих людей, наивно полагающих, что вопросы лучше решать сверху. Кто знает, может она уже надоела своему влиятельному майору, может он решил, что она пытается его использовать и все сделал наоборот. А может он и вправду пытался ей помочь, но помешала какая-нибудь межведомственная склока. Как бы там ни было, Саша остался на своем месте, а в его карточке появилась красная печать с надписью «особое наблюдение».
— Теперь тебя постоянно проверять будут, Бортников, — зло сказал Саше вечером второго дня староста сектора. — Теперь ты головная боль для всего барака. Будут по ночам приходить, фонариком светить. Надо бы тебя сплавить в офицерский барак для спокойствия, но ведь ты там сдохнешь через неделю. Там ни крыши, ни воды, и баланда наполовину урезана….. Сейчас сиди тихо, как мыша! За тобой теперь все стукачи барака смотреть будут. Одно замечание и пойдешь в карцер, раком под проволокой стоять…. И чего ты успел натворить, а, Бортников?
Прошла целая неделя, когда к Саше перед отбоем подошел тот же самый молодой чернявый полицай с кубанским чубом из-под пилотки.
На этот раз он смотрел прищурено, настороженно, оглядывался на стоящих возле барака пленных.
— Держи, комсюк. Спрячь сразу в карман — тихо произнес он, незаметным жестом передав Саше записку.
«Дорогой Саша», — писалось в записке крупным детским подчерком. — «Прости, что ничего не получилось, только зря обнадежила. Мой друг говорит, что не может тебе помочь, потому что ты находишься под наблюдением. По той же причине охранники не хотят устроить нам свидание. Через них я буду тебе передавать продукты. Не отчаивайся, я буду искать другие возможности. Может, я сумею выйти на ваше непосредственное начальство. Целую Алла».
А внизу стояла приписка: «Стояла возле лагеря целый день. Видела твою маму и сестру. Мы не разговаривали. Надеюсь, они до тебя докричались».
Отказываясь что-нибудь понимать, Саша порвал записку на мелкие клочки.
XVIII
Война все смешала, перепутала. Можно было находиться совсем рядом друг от друга, но так и не встретится. Всему виной был случай, непонятная нам воля небес. Мама Саши и его семилетняя сестра Ириша все лето прожили в деревне Ждановичи, в доме бабушки, всего в трех километрах от лагеря военнопленных, где с июля находился Саша, но мать об этом так и не узнала. Знала бы — на коленях туда поползла.
Она действительно несколько раз подходила к лагерю, но искала здесь вовсе не его. Ее приход явился следствием одного непонятного происшествия.
Как уже говорилось, мать Саши Антонина Павловна решила не возвращаться в Минск. На Сторожовке не было ни воды, ни электричества, а в деревне все под рукой, — колодец огород и дрова в лесу. Смутные времена лучше переждать в деревне. Кроме того, где еще чувствовать себя в безопасности как не в
