Книга И отрет Бог всякую слезу - Николай Петрович Гаврилов

и ждать подходящую смену. Своими планами о побеге Саша и Андрей поделились только с Петром Михайловичем; не позвать его с собой они не могли, слишком много места занимал Петр Михайлович в жизни каждого. Но он отказался, не объясняя причин.

А затем произошло следующее:

В один их вечеров, когда уже стало темнеть, а пленные, разбившись на маленькие группки, сидели на корточках возле барака, ожидая сигнала к отбою, к Саше подошел староста их сектора, — крепкий уральский мужик с вечно хмурым, словно затвердевшим в недовольстве лицом.

— Бортников, — позвал он, остановившись возле Саши и Андрея. — Пошли со мной. Начальство тебя вызывает.

Это было совершенно неожиданно. Никто раньше Сашей не интересовался. Для администрации и полицаев он оставался на уровне, — «эй, ты»; одним из безликих представителей расходного человеческого материала, цифрой в отчетах и ведомостях. Тем удивительней был вечерний вызов. Саша мгновенно испугался.

— Хватит переглядываться. Давай, шевелись Бортников, — раздраженно поторопил староста, хмуро поглядывая на Сашу и Андрея. Бросив последний многозначительный взгляд на Звягинцева, Саша поднялся и пошел вслед за старшиной.

На пустом плацу их ждал незнакомый молодой чернявый полицейский. Он был одет в новенький немецкий китель с белой повязкой на рукаве. Парень щелкал семечки, к губе прилипла заметная издалека белая шелуха.

— Куда мы идем? — спросил его Саша, когда староста, оставив их на плацу, пошел обратно в барак.

— Ты хочешь знать, куда тебя ведут? — с ухмылкой переспросил полицай. В полиции он был явно на своем месте, — пошел на службу к немцам, чтобы делить колхозы и вешать большевиков. На его плече висела короткая немецкая винтовка. Похоже, он был не из роты внутренней охраны, а из тех, кто охранял периметр, а это было вообще необъяснимо. Единственным предположением у Саши было, что кто-то подслушал их разговоры о побеге и его вызывают на допрос. Но они прошли мимо здания комендатуры и направились к первым, внутренним воротам лагеря.

«Куда меня?» — в полном смятении с тоской думал Саша, следуя за щелкающим семечки полицаем. Быстро темнело, на столбах кое-где с шипением загорелись электрические лампочки. Но главное изумление ожидало его, когда полицай что-то негромко сказал немцу с автоматом возле ворот, и тот, открыв боковую калитку, беспрепятственно выпустил их на запретку. Они пошли по проходу между рядами трехметровых заборов из колючей проволоки.

— Че замолчал, комсюк? — вполоборота, весело спросил полицай. — Сейчас отведу тебя подальше и расстреляю. Ссышь умирать?

Саша не ответил. Как бы он не был изумлен происходящим, сознание мгновенно запечатывало в памяти все, что видели глаза. Здесь находились ответы на многие вопросы, мучавшие их с Андреем. Во-первых, — никакой контрольно-следовой полосы между рядами не было. Под ногами была самая обычная растоптанная в пыль земля. Овчарок тоже не наблюдалось, хотя вдоль прохода была натянута стальная проволока, к которой ночью прикреплялись карабины, чтобы собаки бегали по проходу, оставаясь на поводке. Взгляд с фотографической четкостью отмечал для себя все полезные мелочи, — где лампочка на столбе светит ярко, а где чуть тусклее, и где на нижних рядах провисает колючая проволока. Мысли бежали по двойному пути, одна часть сознания работала на запоминание, вторая лихорадочно искала ответ, — куда его ведут?

Они шли по последнему проходу, вдоль забора, за которым была видна воля. Можно было просунуть через проволоку руку, и рука бы уже находилась на свободе. По правую сторону светился редкими огнями огромный стотысячный лагерь.

Напротив водонапорной башни, где днем обычно находилась толпа гражданских, стояла одинокая женщина, подошедшая вплотную к ограждению. По ускорившимся шагам полицая Саша понял, что его ведут именно к ней. В следующий момент Саша разглядел в ней Аллу. Она стояла в сумерках в стороне от пятна света лампочки на столбе. На ней было короткое осеннее пальто. Модную прическу покрывала белая газовая косынка. Алла надела ее, чтобы не отличаться от приходящих к лагерю женщин, но все равно выглядела здесь совершенно чужой. Она представляла собой другой мир. От нее пахло духами. Слишком сильно накрашенные красным губы кривились в вымученной улыбке.

— Вот ваш Бортников, — ухмыльнулся полицай. — У вас десять минут. Я буду рядом….

Первую минуту они смотрели друг на друга через проволочное ограждение в полном молчании. Даже в сумерках Саша видел, как Алла изменилась. С предельным вниманием взгляд отмечал появившуюся сеточку морщинок под усталыми глазами, две печальные складочки, идущие от носа к уголкам рта, — все беспощадные отметки времени и скрытых переживаний. И все-таки она оставалась красивой.

Между ними был всего один разделенный проволокой шаг, но этот шаг скрывал в себе бесконечную пропасть. Три месяца войны раскидали их по разным мирам. Закрывая перед сном глаза, Саша уже не вспоминал свой солнечный уютный двор на Сторожовке; он видел повешенных, расстрелянных, умерших от голода красноармейцев, видел слепого курсанта летного училища, умершего сегодня возле него на нарах, видел лица немцев и полицаев, видел стограммовый кусок хлеба, ради которого вчерашние хорошие люди были готовы порвать соседу горло.

— Зачем ты пришла? — через долгую паузу спросил он охрипшим голосом.

— Я не знаю…, — ответила женщина, пытаясь улыбнуться. — Не знаю…. Когда я увидела тебя на перекрестке…, когда тебя хотели застрелить….. В общем…. На, держи, — спохватилась она, и просунула между проволокой бумажный сверток. — Тут колбаса, консервы ….. Я не знаю, зачем я здесь…. Просто хотела тебя увидеть….

— Подкупила полицейских? — спросил Саша, принимая сверток. Неожиданная встреча тяготила его. Он думал лишь о том, что от него воняет и стеснялся своего запаха и вида.

— Да. Пришлось поднять всю канцелярию, чтобы тебя отыскать. Хорошо еще, что ты записался под своей фамилией. Так бы не нашла, — Алла снова попыталась улыбнуться, но у нее ничего не получалось, накрашенные губы кривились в нервной гримасе. Каким-то шестым чувством Саша понял, что ей очень важно, что она сюда пришла. Скорее всего, причина крылась не в их довоенной симпатии, все это осталось в прошлой жизни, просто ей было необходимо за что-то получить прощение от своей совести.

Она была здесь не для него, а для себя.

— Тот мужчина в парке…. Женатый. Помнишь? Он летчик. Его убили в первый день войны….. И еще многих больше нет. А я с немцами…. Молчи, ничего не говори…, — словно подтверждая его догадку, сбивчиво произнесла Алла. Подчиняясь безотчетному порыву, она просунула руку между проволокой и сжала ладонь Саши своими тонкими пальцами. Затем быстро продолжила. — Слушай…. У меня много знакомых немцев. Некоторые мне покровительствуют. Один очень влиятельный…. Я вытащу тебя отсюда. Я уже все выяснила….. У вашего лагеря в Минске есть