Книга Охотники за курганами - Владимир Николаевич Дегтярев

что?

— А Прокофий Акинфыч им ответствует: «Три цены платите за товар, тогда получите!»

— Ат молодца! — не удержался Артем Владимирыч.

— Погоди, княже! На том дело-то не кончилось! Уехали купцы к себе за море безо льна да без пеньки. А это значит, что пятьдесят аглицких кораблей в тот год в разбой не ушли, новых богатств не пошарпали у индийцев да алеутов…

От тех слов князь Гарусов призадумался…

Будто не видя задумчивости князя, Соймонов закончил свой рассказ о выходках русского купчины Прокофия Демидова:

— На второй год опять приплывают аглицкие купцы в Архангельск: «Подавай нам пеньку да лен!» А им в ответ опять несется: «Купчина Демидов опять все до нитки скупил в свои лабазы!» Англы сызнова пошли теребить Демидова: «Мол, по десять купеек накинем на пуд пеньки да на пуд льна, токмо что — продай!» А Прокофий Акинфыч тут им новую каверзу — пятикратную цену!

Князь Тару сов уже и смеяться устал.

— Чем дело-то кончилось?

— А чем кончилось? Уплыли с шишом в кармане аглицкие купцы, а потребное железо да годный инструмент Прокофию Акинфычу продали шведские купцы. Продали тайно, за две цены, но не в деньгах тут дело…

— Не в деньгах, — быстро согласился Артем Владимирыч, — теперя и я согласный… возместить Прокофию Демидову за тот анекдот… со льном и пенькою! Это — по-русски! Деньга у меня готова! Посылай ко мне в дом человека — пусть везет серебро Демидову!

У Соймонова как-то неясно затуманились глаза:

— Погоди… Я тебя выручил, и ты меня не оставь…

Артем Владимирыч было подумал с горькой слюной под языком, что новый губернатор потребует и себе мзду за тайно поставляемое оружие.

— Сюда я пришел с пятью забайкальскими казаками, — старчески покряхтев, сказал Соймонов. — Даю их тебе в личную охрану. Им домой охота. Вот пусть с тобой и вертаются. Мимо Байкала тебе все равно не пойти, так тебе они спасибо скажут и много помочи тебе свершат. Иди теперь с Богом.

Князь Артем поднялся со стула, в душе довольный. Дело двинулось!

— С Богом, — задумчиво повторил губернатор. — Постой, конь ретивый, постой! С Богом. Да… Стой пока!

Князь обернулся. Соймонов рыл кипу бумаг, завалившую половину большущего стола.

— Вот! — Соймонов показал Андрею Владимирычу пачку бумаг, отсвечивающих желтым восковым светом. — Семь бумаг здесь остались от Мятлева. И все на тебя поносные. От митрополита Сибирского Павла. Чту:«… К исповеди не бывает, на всенощных не бдит… Игумена строящегося монастыря лаял матерно, будто за неправильный ход строительства, на самом деле — за его пузо…» Вот кармантай! Так и написал — пузо!

— Ваше превосходительство! — возвысил голос князь Андрей. — Сие про исповедь митрополит пишет правильно. Каюсь. Но монастырь-то зачали фундаментом по мокрому месту. Ныне третий раз перестраивают! А стены все равно ползут! Это трата денег, и трата с воровским умыслом!

— Сам видел! — хитро прищурил глаза Соймонов. — Ползут стены. Так у меня и монаси скоро поползут. Стены подпирать… Но, имея драгоценное послание матушки Екатерины, мог бы сообразить, башка твоя садовая, что у митрополита бысть надобно. Он сегодня заутреню служит, сей час станет колоколами бренчать. Вот и дуй к нему, проси благословения! Понял, почто?

Андрей Владимирыч, хоть и был без шапки, козырнул губернатору полевым уставом и выбежал в сени.

Соймонов узрел в окно, как князь перехватил узду своего коня у его забайкальского казака, прыгнул на заседланную лошадку и погнал по камням брусчатки к собору. Новокованая лошадь из мостовой била искры.

— Скинуть бы мне годков тридцать… — пожаловался Соймонов своему отражению в слюде окошка. Потом рявкнул в раскрытые двери: — Сенька! Души томление!

Огромный Сенька живо принес, чем губернатору «душить томление» — настоянный на водке мясистый корень травы женьшень.

Над Тобольском, так совпало, когда губернатор выпил штоф лекарственного зелья, поплыл тугой в весеннем воздухе глас стопудового колокола. Ему, помедлив, начали подбренькивать малиновые колокола.

Проследив, чтобы две сотни рекрутов разместили по домам мещанским да купеческим, и, щедро выдав каждому молодцу, обносившемуся в дальней дороге, по три рубля серебром на прокорм и обзаведение носильной рухлядью, князь Гарусов отправился в Троицкий собор, при котором еще со времен царя Бориса имела место быть резиденция Сибирского митрополита.

Митрополит продержал князя в тесном притворе, около часа не пуская в палату.

Наконец когда серый лицом служка, путаясь в длинной, донельзя засаленной рясе, высунулся в коридор и бестелесым голосом рекомендовал Артему Владимирычу «сразу от двери пасть на колени и ползти до ног митрополита», князя разобрало совершенно. Схватив служку за ворот рясы, он уронил его на каменный пол и поволок как раз до ног Царственно стоящего митрополита.

— Ты кого наставлять вздумал? — хрипя от бешенства, заорал князь. — Тебе здесь что — яйца пасхальные катают? Как бы твои куда не закатились!

Митрополит поднял левой рукой посох, а правой начал класть кресты перед князем, бормоча нераздельно молитву.

— Кереметь твою прабабушку! — выругался на молитву, заговаривающую бесов, Артем Владимирыч. — Если ты меня не благословишь сей минут, через три года здесь станут подметать пол сутаною враги нашей Матери — православной Церкви! Католики! Тебе что — решкрипт матушки Екатерины в очи сунуть? Я суну!

Митрополит сразу умолк. Повернулся к князю спиною и глухо спросил:

— Грешен?

— Грешен, — ответил князь.

— Бог простит твои прегрешения, сын мой. Что ты там болтал про католиков подлых?

Артем Владимирыч сейчастно же вспомнил рассказы, что, будучи еще попом в казачьей церковенке, в Семипалатном остроге на реке Иртыш, нынешний митрополит неоднократно участвовал в сабельных рубках и самолично похотел крови пары десятков злых и узкоглазых иноверцев. Похотел — взял.

— Прости, отец, сорвалось от нервозности души, — немедля выговорил князь Андрей и опустился на колени.

Митрополит, пряча в седой бороде ухмылку, строго прогудел хриплой от холода и согревающего пития глоткой:

— Встань, княже… Заслуг у тебя более чем грехов. Знаю то от праведного лица. Понеже одного тебя, по молодости лет, в поход, о коем ничего и знать не хочу, пустить тебя не могу. Олексий!

Из-за темного придела к малому иконостасу вышел детина в рясе черного монаха, ростом и телом, почитай, поболее князя. Поклонился поясно.

— В краях неведомых, — продолжал гудеть митрополит Сибирский, — понадобится тебе, княже, отрок, что не токмо молельный устав ведает, но и пушку сможет утолокать зарядом. С тобой Олекса пойдет. Так я решил. А Церковь православная сие мое решение утвердила! Засим — отпускаю тебя с