Книга Путешествие в Сибирь 1845—1849 - Матиас Александр Кастрен

семидесяти семи языков, существующих, по его мнению, в мире. И по естествоведению он обнаружил столько сведений, что имел бы полное право занять место в Академии наук, которая, по предсказанию Булгарина, будет некогда учреждена в Обдорске. Не менее был он сведущ и в медицине, потому что знал врачебные действия трута, можжевельника и «дорогой травы» (сассапарили), что во время пользования лекарствами надобно воздерживаться от употребления медвежьего мяса. В довершение всего этого мой самоед был еще в высшей степени честный и добросовестный человек. Только относительно его христианских понятий не могу я ничего сказать особенно достохвального. Когда я однажды спросил этого высокоученого мужа, что будет, по его мнению, с человеком по смерти, он отвечал мне положительно: «То же, что и с собакой — будет лежать, где лежит, и гнить, где гниет». На вопрос же, не продолжится ли существование души и по смерти, он ответил коротким: «Пойди посмотри — и узнаешь». Он почитал грехом приносить жертвы богам, созданным рукой человека, а между тем сам делал их, и это, кажется, нисколько не тревожило его совести. Жену свою, по собственному его признанию, он украл, но, как полагает, загладил этот грех тем, что пожертвовал священнику десятую часть калыма, живет с ней хорошо, редко бьет, позволяет ей курить табак и никогда не напивался пьяным без того, чтобы не напоить и свою старуху. С этим-то человеком я провел все святки довольно весело и с существенной пользой для ученой цели моего путешествия.

Масленицу я провел довольно неприятно в деревне Молчановой, где меня поместили в верхнем этаже обыкновенного кабака. Здесь в продолжение всей разгульной недели я ни днем, ни ночью не имел ни на минуту покоя от шумливых пьяниц. Молчанова — небольшая деревня, окрестная сторона бедна и редко заселена самоедами, но, несмотря на то, продажа вина производилась в таких огромных размерах, что кабак в один день масленицы выручил почти 1800 рублей. По этому можно составить себе понятие о пьянстве в Сибири. Оно распространено до такой степени, что здесь почти уже и не стыдятся его. «Все мы грешные», — обыкновенно отвечает сибиряк на вопрос о трезвости кого бы то ни было. Даже молодым девушкам не ставят в порок, если они подгуляют в праздничное время, но если девушка пьет и по будням, редко найдет она мужа, если не поможет богатство. Замужние же пьют почти все без исключения. Уже и это доказывает неосновательность мнения, будто сибиряки нравственнее и образованнее настоящих русских. Правда, что в Сибири крестьянин сам бреется, курит трубку, любит щеголять в сюртуке, говорит красно, не верит в домовых и леших, чуждается всякого сектаторства, и т.д., зато русский благороднее, честнее, откровеннее и смышленее. В России крестьянин, умеющий читать и писать, совсем уже не редкость, а в Сибири встречаешь даже и купцов, едва умеющих подписать свое имя. По этому самому и ссыльные, гораздо более образованные, пользуются здесь некоторым уважением за так называемое «мастерство», да и они сами считают себя людьми породы гораздо высшей, чем туземцы. Всего более отличается сибиряк от настоящего русского страстью жить широко и роскошно. Это происходит не от того, чтобы русский любил копить деньгу, но он, по пословице, любит протягивать ножки по одежке, сибиряк же славится способностью жить не по средствам. В городах блестящий экипаж нередко составляет все его движимое и недвижимое имущество, а в деревнях зачастую один только самовар.

Кроме русских и самоедов, я встречал на пути из Нарыма в Томск и татар, не говоря уже о тунгусах, бродящих всюду. В нескольких верстах за Молчановой самоедское население прекращается, тут к нему примыкает непосредственно татарское. Большая часть северных татар приняла уже, однако ж, христианскую веру и почти нисколько не отличается от русских как в образе жизни, так и нравами. «Они просветились и живут по-нашему», — сказал мне один русский ямщик, расхваливая крещеных татар. Верстах в 30 к северу от Томска я увидал первую мечеть. Я вошел в юрту и нашел в ней несколько мусульман, беседовавших за самоваром. Хотя это были ссыльные и, судя по наружности, жили в большой нужде, они приняли меня, однако ж, с необыкновенным радушием. Можно было бы привести и еще несколько примеров татарского гостеприимства, испытанного мною в другой деревне, где меня задержало на некоторое время одно поручение Академии, но голова моя в настоящую минуту полна забот о предстоящем мне путешествии. По этой же причине воздерживаюсь и от хвалебных песен городу Томску, хотя о нем и было бы что сказать.

VIII

Ректору Шнельману[90] в Куопио. Томск, 5 (17) марта 1846 г.

Несколько дней тому назад, умаявшись над буквами, я только что уселся за кипящий самовар, как вдруг вошел человек и вручил мне исполинский пакет. В самой середине этого пакета я нашел крошечное письмецо от тебя, запечатанное облаткою. В эту минуту Сибирь показалась мне прекраснейшей страной, даже и в настоящую минуту я мог бы еще написать целый том благодарений за то, что ты так дружески вспомнил о бедном грешнике в стране грешников.

Прибыв несколько дней тому назад в Томск, я уже снова помышляю о продолжении своего путешествия в Красноярск, теперешний главный город Енисейской губернии. Из Красноярска я отправлюсь в Енисейск, в котором пробуду все время распутицы. Я намерен употребить это время на редакцию грамматического очерка для томского наречия самоедского языка, потому что оно до того уклоняется от обдорского, что не может обойтись без особой грамматики. Кроме того, в этом крае, кажется, есть еще другое самоедское наречие, которое прежде всего надо будет исследовать. По вскрытии рек я тотчас же отправлюсь из Енисейска вниз по Кеми или по Енисею в одинокий, далеко заброшенный город Туруханск. На этом пути я намерен заняться еще языком, о котором никто не знает, что он такое. По мнению одного известного русского писателя, он принадлежит особому корню языков, который близок к цели всего человеческого — к смерти и забвению. Община города Куопио, наверное, гораздо многочисленнее этого жалкого племени, которое во все время своего существования даже не прибрало себе и имени. От свойств этого языка будет зависеть главным образом и продолжительность моего пребывания в туманной атмосфере Туруханского края. Дай-то Бог, чтобы мне удалось благополучно возвратиться из него! Это путешествие стоит поездки в Пойолу, и мне остается только ободрять себя мужественным восклицанием Лемминкейнена: «Yks on surma miehen surma!» (ведь умирать только раз!). Что