Книга Малиновский. Солдат Отчизны - Анатолий Тимофеевич Марченко

Потом увидели: ещё как угоняют! А как добрались?.. Как в страшном сне! Пешком и на попутках, в поезда же немцы не пускали без пропуска. Иной раз теряли друг друга в этом аду, потом чудом снова вместе оказывались. Обтрёпанные, голодные, холодные... Ох, Рая, подробно рассказывать — ночи не хватит.

— Что такое холод и голод, мне тоже знакомо, всё пережила. Я же в ленинградской блокаде была.

— В Нальчике тоже были эвакуированные из Ленинграда. Так я их рассказы слушать спокойно не могла. Едва начнут, я — в рёв. Сколько слёз выплакала, жалеючи. Хотя у самих тоже было несладко. У мамы — гипертония, в дороге чуть не погибла, всё близко к сердцу принимает. А как здесь стали жить, так она все подушки слезами промочила: немцы же молодых почти каждый день угоняли. Вот она и дрожала, боялась, что и меня заберут. А меня эта война так закалила, я такой отчаянной стала! — вдруг похвасталась Катя. — Помню, в школе такой тихоней была, скромницей, а дома все цветы в палисаднике разводила. Я, Раечка, так цветы люблю! Они для меня как живые.

Бывало, если не полью какой — переживаю, он же, бедненький, пить хочет. Ночью встану и полью. — Катя сама не заметила, как ушла от разговора.

— А всё-таки, как ты тут жила при немцах? — спросила Рая.

— Как? На работу пошла, — просто ответила Катя.

— На работу? К немцам?

— А к кому же ещё? Почти целый год мы тут при них прожили. Больше не у кого было работать.

— И какая же у тебя была работа?

— Я уборщицей была на железнодорожном продпункте. Там немцы проходящие эшелоны провизией снабжали. У меня выбора не было: или грязь убирать, или вся семья с голоду помрёт.

— И как к тебе немцы относились?

— Как относились? Свысока, конечно, мы же для них недочеловеки. Нос задирали, хвастались, что почти всю Россию захватили. Убирать за ними трудно было: только везде уже приберу, а они опять грязь за собой волокут. Так я иной раз обругаю их. Чуть не прибили меня за это. Были и такие, что пытались клинья под меня подбивать, но я отчаянно себя вела. Да и внешность свою старалась скрывать: одевалась в старенькое, штопанное-перештопанное, на ноги — кирзачи солдатские, платком голову покрывала — так за дурнушку и сходила. А ещё мне немецкий язык здорово помог. Немцы любили, чтобы русские на их языке шпрехали, — таких они уважали.

— А ты что, немецким владеешь?

— Да.

— Где же ты научилась? Неужто в школе?

— Если бы только в школе, наверное бы, не смогла бы хорошо шпрехать. У моей подружки в Нальчике мать немка. Так мы с подружкой только на немецком говорили. У меня и в школе по немецкому одни пятёрки были. Учила я его вроде бы шутя, даже не думала, что мне этот немецкий так в жизни пригодится. — Катя немного передохнула и продолжила уже о другом: — Храбрая я стала до сумасшествия. Бывало, как есть нечего, мама просит: «Катенька, там, на площади, полевая кухня стоит. Немцы солдат кормят. Сходи, попроси — может, дадут хоть миску каши гороховой». Ну, иду, конечно, к полевой кухне, на меня вся надежда, я ж понимаю. Пошпрехаю с поваром, он мне целую кастрюльку каши даст да ещё и тушёнки положит. Ну, мои рады без памяти!

Рае так и хотелось спросить, неужели Катя, работая у немцев, не помогала партизанам, ведь она могла узнать многое даже из обычных разговоров.

Катя будто угадала её мысли.

— Уборщицей чем хорошо? Работа такая, что в пособничестве немцам никто не упрекнёт, разве только дурак какой-нибудь. А я с первого дня, как стала работать, про себя решила: всё, что услышу важного, буду нашим передавать. Дружила я тут с одним пареньком, железнодорожником. Он мне сказал, что связан с партизанами. Вот я ему всё и передавала. А паренька этого, Васю Кленова, я за мужа выдавала, он меня вечерами встречать приходил. Так что он тоже может подтвердить, что я не брешу.

— Молодец, — похвалила Рая, — правильно поступала. И что важное слышала?

— Ну, они больше о том болтали, что нового на фронте, какие трофеи в Германию отправили, что из дому пишут. Немцы секреты умеют хранить. Но нет-нет, да и проговорятся: какие эшелоны через станцию пройдут, с какими грузами. Вот это я сразу Васе передавала. Партизанам иной раз удавалось такой эшелон под откос пустить.

— Выходит, Катюша, не зря ты в Апостолово оказалась и к немцам работать пошла.

— Это так. Да только как теперь доказать? Вечно буду под подозрением.

— Ты не права, Катюша. Вокруг тебя ведь наши люди были, советские. Они всё видели.

— Конечно, — согласилась Катя. — Да и потом, разве я бы осталась здесь, если бы работала на немцев? Вместе с ними драпанула бы, как некоторые.

Но Рая и Катя не могли тогда и предположить, что кончится война и люди во всех анкетах, которые им придётся по разным поводам заполнять, должны будут в обязательном порядке отвечать на вопрос: «Находились ли вы на оккупированной территории в период Великой Отечественной войны, где и когда?» И положительный ответ неизбежно сделает их людьми «второго сорта», они будут всегда находиться под подозрением. Более того, органы каждый раз будут дотошно проверять и перепроверять, рассылая запросы в местные отделы госбезопасности, где тот или иной подозреваемый жил на оккупированной территории, и от ответов на такие запросы будет всецело зависеть судьба человека.

Рая и Катя проговорили допоздна. Катя рассказывала о Нальчике, в котором родилась, выросла и окончила среднюю школу перед самой войной, где встретила первую любовь. Рассказывала с восхищением. Выходило, что на всей земле нет более прекрасного города, чем Нальчик: он как бы прилёг отдохнуть у самого подножия Главного Кавказского хребта, а из окон домов видны красавцы Казбек и Эльбрус, увенчанные белыми шапками вечных снегов.

— Как бы я хотела там побывать! — воскликнула Рая. — Помнишь: «Синие горы Кавказа, приветствую вас! Вы взлелеяли детство моё!»

— Ещё бы! — радостно откликнулась Катя. — Вот разобьём немцев, кончится война, приезжайте к нам. Наш дом в самом центре, в Школьном переулке.

— Это пока мечты...

Рано утром, проснувшись, Рая заторопилась.

— Меня небось уже без вести пропавшей посчитали, — беспокоилась она. — Но