Книга Право умирать первыми. Лейтенант 9-й танковой дивизии вермахта о войне на Восточном фронте. 1939–1942 - Август фон Кагенек

В Цоссене все еще пребывали под впечатлением от покушения. Здесь тоже во всех отделах обнаружились заговорщики. Буквально за несколько дней до моего приезда были арестованы генерал и четыре старших офицера. Показывавший мне территорию лагеря лейтенант указал на место рядом с бомбоубежищем, где начальник управления генерал Вагнер пустил себе пулю в голову.

– Генерал был трусом, не так ли? – проронил он.

Я посмотрел на него. Он был совсем молод, наверное, произведен в чин в 43-м; наград у него было очень мало. Это был воплощенный юный офицер-фанатик, сформированный в гитлерюгенде, еще не видевший фронта.

– Да, вероятно, он был трусом, – ответил я.

– И много знал о покушении, как вы думаете?

– Ну да, он должен был об этом знать. Достаточно почитать газеты последнего времени.

Мы прошли по длинному коридору штабного здания. На дверях маленькие таблички с именами и званиями. Я прочитал имя генерала Штиффа, повешенного одним из первых, вместе с Вицлебеном, комендантом Берлина фон Хазе и Гёпнером. Табличку еще не успели снять с двери. Я заметил это моему провожатому.

– Знаете, все произошло так быстро! И у нас были другие дела.

Административное управление занималось поставками на фронты снаряжения, в котором они нуждались все острее и острее. Мой гид указал мне на пустой кабинет:

– Вот, это пока ваш кабинет. У нас тут идет реорганизация. Завтра узнаете больше. Прощайте!

Я огляделся. На стене висела карта с нарисованными линиями фронтов: на юге, на западе, на востоке. Линии эти отчаянно приближались к Германии. Русские были на Висле, англосаксы в Париже и Риме. Румыны, итальянцы и болгары переметнулись на сторону противника. Это была констатация нашего разгрома. Ради чего продолжать сопротивление? Ради чего приносить в жертву наших солдат, наших женщин и детей, наши города? На столе лежала газета «Фолькише беобахтер», орган нацистской партии. Жирно подчеркнутые красным заголовки на первой странице гласили:

«В Народном трибунале завершен четвертый процесс о государственной измене. Предатели Бонхёффер, Дельп, фон Шуленбург и Йорк фон Вартенбург приговорены к смертной казни».

Я воспользовался свободным вечером, чтобы навестить одного из моих дядей, возглавлявшего отдел военных атташе союзных правительств. Он также находился в Цоссене. Мне надо было только обойти озеро. Дядя принял меня в маленькой столовой симпатичной виллы, которую занимал. В гостиной находилось несколько иностранных офицеров: венгр, румын, который предпочел остаться на немецкой стороне, финн, итальянец и несколько нейтралов. У всех был унылый вид. Мы поговорили о последнем воздушном налете на Берлин, о моем училище. Эти люди понимали, что сели не в тот поезд, но уже слишком поздно спрыгивать на ходу. Я воспользовался моментом, когда мы с дядей остались наедине, чтобы задать ему вопрос, мучивший меня. Он приложил палец к губам и шепнул:

– Молчи, дурак!

Потом встал и проронил:

– Может, прогуляемся вокруг озера? Хелена, вы пойдете с нами?

Хелена была его верной секретаршей. Совсем рядом с домом стояла маленькая лодка. Хелена отвезла нас, дядю и меня, метров на пятьдесят от берега. Смеркалось.

– Да, это ужасно, ужасно! – сказал дядя. – Они обречены, и только Богу известно, когда закончится резня. Они плохо подготовились, действовали, как дилетанты. Немцы ничего не понимают в революциях. Почему раньше не нашлось никого, кто пристрелил бы эту свинью? Начинать переворот, не зная, убит ли главный враг, – это безумие, безумие! Теперь нам остается хлебать эту кашу до конца. Вот увидишь, Германия умрет красиво…

На следующий день я узнал в Административном управлении, что мое назначение аннулировано. Никаких объяснений мне не дали. При выходе из лагеря я встретился со вчерашним юным лейтенантом. Он широко раскрыл глаза, потом нагнулся ко мне и полудружески-полуиронично сообщил:

– Знаете, после 20 июля аристократам не доверяют.

Неожиданно выпавший свободный вечер я провел в Берлине. Город продолжал гореть, но наземное метро снова работало. Я направился в Шарлоттенбург, на запад столицы. Этот квартал пострадал меньше. Я направлялся к Пуппи Фалькенгайн, внучке начальника германского Генерального штаба в Великую войну; она была помолвлена с Эрбо. Чтобы как-то занять время и избежать трудовой повинности, она научилась танцевать и поступила в балет Оперного театра. Ее дом еще стоял, но, чтобы попасть в квартиру, надо было совершить весьма рискованное восхождение: лестница висела над пустотой, целая стена дома рухнула. Пуппи была подавлена. Она была знакома со многими молодыми офицерами и дипломатами, вовлеченными в заговор, а теперь арестованными, и боялась вызова в гестапо. Тем не менее она продолжала каждый вечер танцевать в доме, от которого осталась половина. И на представления даже приходила публика. Пуппи снова была помолвлена – с здоровенным белобрысым парнем из ведомства Reichsgesundheitsführer[50] Конти. Ахим, как его звали, мог время от времени доставать билеты – крайне редкие – на заседания Народного трибунала. Так что он присутствовал на процессах главных обвиняемых. Он рассказывал мне о мучениях заговорщиков. Фрейслер, председатель суда, обзывал их самыми последними словами, осыпал грязными ругательствами. Разумеется, для всех без исключения он требовал смерти. Большинство обвиняемых вели себя великолепно. Кое-кто даже давал отпор Фрейслеру, который обрушивался на них. Говорили, что некоторые высокопоставленные партийные функционеры, возмущенные его методами, доложили о них фюреру. Однажды мне самому довелось увидеть вблизи эту зловещую личность.

Я ушел довольно рано, чтобы избежать рокового часа прилета английских бомбардировщиков. Военный грузовик забрал меня в Шонеберге и через три часа высадил в Ютерборге, в шестидесяти километрах к юго-западу от Берлина. Там я сел на поезд в Протекторат[51] и вернулся в свое танковое училище. Облака вдали над Берлином все еще были красными.

Вновь я увидел Берлин два месяца спустя. Из-за приближающегося фронта училище было решено перевести в Крампниц, ближе к Берлину. Итак, я оказался в тех самых местах, где три года назад сам проходил обучение, чтобы получить офицерское звание. Ничего не изменилось: озеро, сосны, роскошная офицерская столовая – все было на своих местах. Здесь тоже прошли аресты офицеров. Один из самых знаменитых довоенных кавалеристов, Халли Момм, последний начальник кавалерийского училища, ранее занимавшего эти помещения, при известии о гибели Гитлера «саблировал» бутылку шампанского. Часовой офицерской столовой донес на него. Через три дня к нему на квартиру явились гестаповцы и забрали.