Книга Будапештский нуар - Вилмош Кондор

– Но, Жигмонд…

– Что вы все Жигмонд да Жигмонд? Сейчас не до пререканий, делайте то, что я сказал, – ответил Гордон и положил трубку.

Он зашел в ванную, надел халат и сел на стул перед диваном.

– Дедушка, – позвал он старика, – дедушка, проснитесь.

Но Мор продолжал храпеть. Тогда Гордон его легонько толкнул:

– Дедушка, вставайте!

Старик резко открыл глаза. Гордон помог ему сесть и подождал, пока тот протрет глаза после сна.

– Что такое, дорогой мой? – спросил Мор.

– Вам сейчас же надо съездить за Кристиной и привезти ее сюда. Кто-то оставил ей на коврике курицу со свернутой шеей и пригрозил, что, если она меня не остановит, ей тоже свернут шею.

– Уже еду. – Старик испуганно посмотрел на Гордона.

– Собирайтесь, а я пока вызову такси.

Старик с трудом поднялся, пошел в ванную, а когда вышел, увидел, что Гордон тоже одевается.

– Дедушка, можете спускаться, машина уже приехала. Отправляйтесь за Кристиной, потом возвращайтесь и кроме меня никого не впускайте.

– Ты сможешь сам одеться? – спросил старик.

Внук, стиснув зубы, натягивал штаны.

– Да, за меня не беспокойтесь.

Так как он не мог справиться с пуговицами рубашки, то достал из шкафа спортивный джемпер, подаренный Кристиной. С пиджаком и пальто дело обстояло проще. Перед выходом Гордон достал пачку египетских сигарет из ящика письменного стола и сунул их в карман.

Большой кольцевой проспект и проспект Ракоци уже пылали в будничной лихорадке, как всегда в понедельник: люди шли на работу, машины сигналили, автобусы гудели, испуганно ржавшие лошади тащили телеги. Гордон кивнул вахтеру, поднялся в редакцию и сбросил пальто, оставив его в медленно пробуждающемся к жизни кабинете. Репортер взял записную книжку и карандаш и пошел в подвал.

В коридоре горела всего одна лампа. Его шаги отдавались эхом, пока он шел к тяжелой железной двери, которую никогда не запирали. Зашел, протянул руку налево и включил свет. Холодное помещение озарилось светом. Перед ним были длинные ряды книг, на полках в хронологической последовательности стояли все выпуски газеты «Эшт», «Пештского дневника» и «Венгрии». Что касается «Эшт», речь шла всего о 26 годовых комплектах, у «Пештского дневника» их было 86. В 1920 году владелец концерна Андор Миклош купил полный архив вместе с «Пештским дневником» и не пожалел ни денег, ни времени на то, чтобы ему все это упорядочили и создали картотеку. Карточки занимали чуть ли не больше места, чем сами переплетенные издания. У стены стояли деревянные шкафы, такие же, как в библиотеках, с ярлыками на ящичках.

Гордон никому в этом не признавался, но, если честно, не понимал системы. За годы жизни в Америке он усвоил местные правила, но с венгерскими так и не разобрался. По правде сказать, он даже не пытался познакомиться с системой, потому что руководитель архива Бенё Штрассер знал все, что только можно было знать о газетах. Он и работающая по ночам Валерия – только их двоих во всей вселенной можно было назвать чудаками редакции. Как утверждал Штрассер, с 1910 года, то есть с первого года издания газеты «Эшт», он каждое божье утро появлялся в редакции в восемь утра, была ли то зима или лето, Рождество или Пасха. Он садился за стол, доставал карандаш, блокнот, от корки до корки прочитывал все выпуски предыдущего дня и делал заметки. Ходили толки, что он конспектировал даже объявления и радиопрограммы. Гордон ни на секунду не сомневался, что это правда. Штрассер сидел за своим столом с восьми утра до пяти вечера, конспектировал, составлял карточки и без перерыва курил. Пока Андор Миклош еще был жив, он постоянно спускался к нему, чтобы посоветоваться, так как никто не знал издания концерна лучше архивариуса.

Гордон остановился перед полками и глубоко вздохнул. Он даже не собирался рыться в картотеке, а просто снял с полки первый переплетенный том ежемесячных изданий «Эшт» и «Пештского дневника» за 1933 год и сел с ними за столик у двери. Это был не стол Штрассера, за него даже Гордон не решился бы сесть, в комнате стоял отдельный столик для гостей. Гордон знал, что искать, только не знал где. Он взглянул на свои часы «Мовадо». Четверть восьмого. До прихода Штрассера у него еще было время почитать.

Ровно в восемь дверь открылась, и в комнату вошел архивариус.

Крошечный человечек с исхудалым лицом, который, даже несмотря на десятилетия, проведенные в помещении с искусственным освещением, не носил очки. Он снял пальто, стянул пиджак, надел налокотники, на голову нацепил зеленый солнцезащитный козырек и только потом повернулся к Гордону.

– Что-то важное, раз вы пришли в такую рань, – поздоровался он.

– Важное, Штрассер, важное, – кивнул Гордон. – Нужно рыться.

– Ройтесь.

– И не только важное, но и срочное, – сказал Гордон, подошел к столу Штрассера, сунул руку в карман пиджака и достал пачку сигарет. Глаза архивариуса заблестели, когда он увидел дорогие египетские сигареты. Он пододвинул пачку к себе, благоговейно открыл, достал одну сигарету, попробовал на зуб, понюхал, положил в рот, достал коробок спичек и с безграничным удовольствием закурил.

– Чего вы хотите, Гордон?

– Все о Сёллёши, торговце кофе.

– О владельце «Арабс»?

– Именно.

– Все?

– Все, что можно.

– Вы пожаловались ему на кофе, а он в ярости вас поколотил? – Штрассер окинул Гордона взглядом.

– Что-то типа того, – пожал плечами тот.

Архивариус поправил налокотники и козырек, выдвинул ящик письменного стола и достал гигантскую книгу. Открыл. Карточка карточек. Гордон прекрасно знал, что это сердце архива, в котором только Штрассер мог ориентироваться.

– Приходите к четырем. – Он взглянул на Гордона.

– К четырем?

– Если вам нужен письменный отчет.

– Письменный не нужен, Штрассер, вполне достаточно на словах.

– Если так, тогда приходите в полдень. Раньше никак.

– Я вернусь к двенадцати. – Гордон надел шляпу.

Он аккуратно закрыл за собой железную дверь, чтобы, не дай бог, не побеспокоить архивариуса.

И хотя все тело еще болело, двигаться было намного легче, чем вчера. Больше всего беспокойства причиняла рука. Рана на лбу уже не пульсировала, а когда Гордон натягивал шляпу на глаза, бинта и вовсе не было видно. Губы по-прежнему были вспухшими, но во время разговора уже не болели. При резких движениях почку еще простреливало, поэтому Гордон старался двигаться плавно. А вот рука… Он сунул ее в карман пальто и постарался не обращать на нее внимания.

На площади Луизы Блахи Гордон подождал трамвай. Сел у окна и принялся любоваться городом. По утренним улицам, коченея, ходили люди с поднятыми воротниками, в перчатках. Те, кто не взял перчатки, прятали руки в карманы или останавливались у торговца каштанами, чтобы немного согреться. Перед островом Маргариты стояли корабли на якоре, на реке тренировались отчаянные гребцы. Теперь на острове не встретить неповоротливых детей на трехколесных велосипедах, женщин с колясками, мужчин с газетой под мышкой или семью, которая в полном составе приходила сюда в хорошую летнюю погоду. Время от времени можно было заметить такси с туристом из гостиницы, которое сворачивало с острова, но в остальном здесь едва ли что-то происходило.