Книга Иди и возвращайся - Евгения Овчинникова

Папа отрицательно покачал головой.

— И ты подумал…

— Что они нашли ее.

— Но если они нашли ее, зачем присылать сообщения?

— Может быть, не нашли, — ответил папа. — А может, узнали, что нашли Алексея, и решили перепроверить, знаем ли мы что-то конкретное.

— Или это действительно она? Зачем она шлет сообщения и не приходит?

— Я уже не понимаю. Но я не стал бы надеяться. Слишком много времени прошло.

Все было слишком неправдоподобно. Это могло случаться в кино или в детективах, но не со мной, обычным подростком, не с папой, обычным программистом. Нас окружали обычные люди и обычные вещи. Мы ходили в школу, на работу и варили кофе на завтрак. Мыли посуду, зависали в соцсетях, срезали этикетки с новых носков. Даже зная, что это на самом деле так, я не могла поверить, что на старом раздолбанном смартфоне папы зачем-то установили прослушивающее устройство. Никогда бы не подумала, что вот тут, на моем письменном столе, заваленном бумагами и книгами, кто-то прицепил жучок.

Перекидываясь вопросами и ответами, мы поужинали.

Часа в два ночи, уже лежа в кровати, я впервые посмотрела на экран телефона и увидела пропущенные звонки от Вани.

— Прости, у меня сейчас нет времени, — прошептала я перед тем, как уснуть.

Глава 22,

в которой Нина идет искать горошка на параде

Парад Победы. Мы никогда его не пропускали, он начинался практически у нашего дома. В этом году утром проехали колонны с ветеранами, а в три должен был пройти «Бессмертный полк».

Мы с папой так и не смогли разгадать послание и решили встать на небольшом расстоянии друг от друга и действовать по ситуации.

Наконец-то не нужно было врать папе, что я иду на этюды или что весь день проведу у близнецов. Он тоже был рад. Хотя теперь мы с ним почти не говорили.

За утро мы не произнесли ни слова, кроме «привет», «будешь кофе?» и «да». Зато переписка в блокноте на пружинках перевалила за десять листов.

«Возьми зонт, обещали дождь», — писал папа.

«Об этом можно сказать вслух», — отвечала я, и папа показательно охал.

«Клочков будет рядом, присмотрит за нами».

«Ты все ему рассказал?»

— Да, — вслух ответил папа.

Когда я обувалась в прихожей, позвонила Настя:

— Слушай, хочешь с нами в «Бессмертный полк»? Папсмамой сказали тебя позвать, чтобы не было скучно. Но будет скучно и с тобой, — заявила она. Если бы я не знала ее, то подумала бы, что она не хочет меня звать.

— Нет, я буду смотреть на вас со стороны «Стокманна». Помашите, когда будете проходить.

— Это ты правильно. Я в прошлом году чуть не умерла — целый час тащиться до Дворцовой. Знаешь, какой этот полк медленный! — болтала она.

— Гвоздики взяли?

— Конечно! Еще все обвешались ленточками и починили портреты предков.

Я рассмеялась. Ее манера говорить обо всем с издевкой иногда раздражала, а иногда смешила.

Оба их прадеда воевали в пехоте. Фотографии с именами и местом службы, аккуратно приклеенные к палочке, стояли в гардеробном шкафу в прихожей, и каждый год их доставали и подклеивали. Утром девятого мая к ним приходили бабушки и дедушки. Однажды я застала их сборы на парад — они суетились, повязывая ленты правильным бантиком, причесывались, прихорашивались и долго обсуждали, нужно ли надевать куртки или будет достаточно кофт, а потом решали, сколько зонтиков взять на всех, чтобы и лишнего не таскать, и не промокнуть, если дождь все-таки пойдет.

— Если начнется дождь, можно вернуться домой, — сказала я и осеклась от восьми пар глаз, уставившихся на меня. Действительно, как можно о таком подумать.

Сегодня, забравшись на ступеньки «Стокманна», я ждала первой колонны и наблюдала, как красиво ветер несет морось. Некоторые зрители уже раскрыли зонтики, некоторые еще сомневались, поднимали лица к небу. Я вытянула ладонь — на нее дунуло влажной прохладой.

Посмотрела вправо — папа стоял у входа в универмаг, на ступеньках под козырьком. Он раскрыл зонт и смотрел на меня. Слева, на перекрестке с Восстания, Клочков надевал капюшон непромокаемой куртки. Недалеко от него — двое его коллег, смеявшихся надо мной тогда, в управлении.

Сначала неразборчиво заклокотали, а потом громко и чисто запели колонки у светофора. Зрители на тротуарах подтянулись ближе к краю, к столбикам с цепями. Раскрывались зонты. Я снова поискала глазами папу — он увидел меня и помахал рукой.

«Хррр…есело весело весело / хрррр…илая сегодня нос повесила… / Мы выпьем раз и выпьем два / За наши славные дела, / Но так, чтоб завтра не болела голова».

Со стороны площади двигалась колонна шириной во весь Невский с транспарантом, закрывавшим первый ряд от груди до ног: «Ленинградский фронт». Шагали неторопливо, улыбаясь и махая руками зрителям. Зрители махали в ответ. Колонна поравнялась со мной. Я смотрела во все глаза, стараясь ничего не упустить. Плотная колонна людей с черно-белыми портретами. Прически волнами, фото вполоборота, ретушь, накладные воротнички, гимнастерки, пилотки и каски. Фотографии покачивались над головами. Выше них были только дети, сидевшие на плечах отцов. В руках почти у всех были гвоздики.

Я рассматривала лица идущих в колонне, фото, приклеенные скотчем или посаженные на клей. На противоположной стороне Невского зрители свешивались из окон и с балконов. Они тоже махали руками и что-то кричали. Группки зрителей сновали туда-сюда по тротуару, сталкиваясь зонтиками: туристы, школьники, семьи с колясками, группы старичков. Сложно придумать более многолюдное место для встречи.

Заметила справа высокого человека в темно-синей толстовке. Вспомнила, что, кажется, я уже видела его вчера на рынке и сегодня у арки, когда выходила из дома. А может, и не его. Предыдущая колонна закончилась, проехали несколько старых военных машин с актерами, за ними двигалась другая большая колонна — «Белорусский фронт». И, когда я снова повернулась направо, человека в синей толстовке уже не было.

Фронты шли одни за другим. Я пропустила звонок от Вани, а значит, и близнецов в одной из прошедших колонн. Через час начался настоящий дождь. Все раскрыли зонтики. Теперь по проспекту текла река черно-белых фотографий среди разноцветных зонтов.

Ищи горошка. Горошек. Мамино платье в горошек. Мой детский зонтик — синий с белыми горошинами, сломался от ветра. Гороховый бабушкин суп. Зеленый горошек в салате. Дикий горошек вьется по дачному забору, перекидывается к соседям, цветки — ярко-розовые. Красный горошек от фукорцина, которым прижигали язвочки во время ветрянки. Я переболела поздно, уже в школе, недели две сидела дома, а родители подкрашивали новые язвочки. Мама называла меня горошком, а папа — леопардом и однажды в поддержку больных ветрянкой раскрасил лицо точками фукорцина. Селфи со мной он запостил на «Фейсбуке», а мама его за это отругала. Она считала, что нельзя выставлять на всеобщее обозрение личную жизнь. Папа отвечал, что леопарды наверняка не так щепетильны.