Книга Я хотел убить небо - Жиль Пари

– Подожди, подожди.

– Да! И она не стесняется задирать юбку и разевать рот пошире, чтобы месье засунул туда свой язык!

– Ладно, ею я займусь позже. Икар, понимаешь, Симон, как и вы все, ребёнок, которому не повезло. Его родители умерли. Я хорошо знала его маму и обещала заботиться о нём, если с ней случится несчастье. А наркотики, малыш, это очень большое несчастье.

– Очень большое несчастье – это если вы его отправите в другое место. Ему будет очень плохо без вас, Женевьева, а нам без него будет ещё хуже.

– Ничего, мы сможем это пережить. Пойми, я не могу поступить по-другому. Я бы и тебя вынуждена была отправить в другой приют, если бы на месте Симона в ту ночь оказался ты.

От этих её слов у меня внутри похолодело.

Навсегда потерять Камиллу и всех моих друзей!

Мне даже думать о таком страшно, не то что пережить на самом деле.

– Ну-ну, Икар, не делай такое убитое лицо, речь ведь идёт не о тебе, а о Симоне. И отменить своё решение я уже не могу.

Я вышел из кабинета директора с тяжёлым сердцем, как будто шёл к реке с огромным камнем в руках. Камилла ждала меня за дверью, и ей не пришлось спрашивать, как всё прошло с мадам Пампино, – ответ был написан у меня на лице.

Рози проходила мимо и согрела нас своей улыбкой.

– Детки мои дорогие, – сказала она.

И больше ничего.

Она понимала, что дела Симона плохи.

Села на лавку и стала вдруг выглядеть так, как будто ей сто лет.

– Кошка драная настучала, – сказал я. – Но ведь в нашей жизни ничего не меняется, если даже Симон всё про нас знает, правда, Рози?

– Не меняется, – ответила Рози.

– Ты ни в чём не виновата, – сказала Камилла. – Ты-то нас любишь. Ты бы никогда никого не выдала.

– Но теперь всё будет по-другому! Уж теперь я позабочусь о том, чтобы Полина ответила за свои поступки, можете не сомневаться!

И она встала, снова ожившая и помолодевшая, и постучалась в дверь мадам Пампино.

В кухне было так тихо, что даже мухи не решались пролететь, только вилки постукивали по тарелкам, хотя ел из всех нас один Жужуб, остальным было не до еды.

Я вспомнил свой первый завтрак, на котором Симон пригрозил испортить мне жизнь, если я не буду намазывать маслом его тосты.

Скоро уже восемь месяцев.

Но сейчас никто бы не поверил, что он может быть таким задирой.

Он ни на кого не смотрел и катал серые шарики из хлебного мякиша.

Фердинан испёк его любимый торт с меренгой и шоколадом, но Симон посмотрел на угощение так, как будто это телячий язык.

– Симон, это ведь для тебя Фердинан приготовил такую красоту!

Голос Рози должен был звучать строго, но в нём не было ничего такого. На самом деле ей просто хотелось, чтобы Симон улыбнулся, хотя бы разочек.

– Плевать, – огрызнулся он.

– А мне – нет. – И Жужуб схватил себе здоровенный кусок.

– А ну не трогай! – Рози хлопнула Жужуба по пальцам вилкой.

– Ай! Ты мне палец сломала!

– Точно, – мрачно подтвердил Симон. – А голова как, не болит?

– Конечно, болит, как всегда, – сказала Алиса.

– Ну хорошо, раз вы все против меня, то я пошёл в медкабинет.

– Правильно, сходи к Ивонне, – поддержал его Симон. – А мы пока от тебя отдохнём.

– Отдохнёте, да! – крикнул Жужуб. – А ты скоро окончательно от меня отдохнёшь!

И поскакал прочь, как заяц, за которым гонится лиса.

– Зачем он так сказал! – заревел Ахмед. – Я совсем не хочу, чтобы ты от нас уходил!

– Ну-ну, мышонок, не надо плакать, – сказала Рози.

И сама разрыдалась, а за ней – Беатриса, и братья Шафуан, и у меня стало щекотно в горле, и у Камиллы тоже, Алиса залезла под стол, а Симон обхватил голову руками и спрятал лицо.

Теперь даже если бы сотня мух принялась кружить рядом с нами, мы бы их не услышали, потому что у всех текло из носа, и мы громко шмыгали.

– У меня есть идея, – вдруг всхлипнула Камилла.

И вот мы все идём решительным строем, готовые снять с Полины скальп, если она попадётся нам на пути, стираем кулаками слёзы, и на щеках остаются боевые разводы, как у настоящих индейцев, и мы даже в дверь не стучимся, а просто вваливаемся все разом в кабинет к директору.

– Рози, объясните, пожалуйста, что это за вторжение!

– Женевьева, мы пришли вас просить не отсылать Симона.

– Рози!

– Я знаю. Это на меня не похоже, и за тридцать лет работы здесь я ни разу ни на что не жаловалась и не выражала недовольства. И хотя это всё не мои дети, мне-то кажется, что они мои, и я не могу видеть их такими несчастными.

– Но вы же понимаете, что Симон совершил непростительное нарушение?

– Мадам директор, – зарыдал Ахмед. – Если Симон уедет, я здесь не останусь. Я тогда уеду в Америку с тем месье и стану самым несчастным человеком на свете, и ты будешь в этом виновата!

– Ахмед, послушай, но ведь это не так уж и плохо – уехать с родным папой.

– Это не мой папа! – буркнул Ахмед.

– А у меня никого нет, – сказала Алиса. – И если вы отправите Симона, я больше никогда не буду улыбаться. Но если Симон останется, я обещаю завязывать волосы резинкой, и ещё я тогда вам обязательно улыбнусь.

– Ну пожалуйста, мадам, – взмолился Борис. – А мы обещаем всегда-всегда себя хорошо вести!

– И ещё я мог бы навести порядок у вас в кабинете, – сказал Антуан. – Смотрите, как тут пыльно.

Он провёл пальцем по полке, и палец стал чёрный.

– Симон ведь знает не только то, что в этих блокнотах, – заметила Камилла. – И, хоть он и знает всё про нас, он никому не желал зла. А вот вы, получается, желаете нам зла, раз хотите отобрать у нас брата. Как будто бы мы и без того не были достаточно несчастными со всеми нашими бедами, без мам и пап!

– Она права, – поддержал я. – Не надо этого делать, Женевьева, и не надо думать, что мы сможем это пережить. Мы все заболеем, и виновата в этом будешь ты.

Наши голоса вдруг слились в один, и комната наполнилась общим криком: «Пожалуйста!», и было так странно, что в этот момент на губах у нас читалось одно и то же, и сразу после этого слова в кабинете директора настала полная тишина.

Мадам Пампино вертела в руке карандаш.

Мы все смотрели на этот самый карандаш, и нам казалось, что прошла уже целая вечность.

Наконец мадам Пампино сказала:

– Ладно, я подумаю.

И мы все бросились к ней и чуть не задушили объятьями и поцелуями, а Рози прижала Симона к себе, и я думаю, что она заплакала, во всяком случае, плечи у неё дрожали.