Книга Русское - Эдвард Резерфорд

Надежда уже привыкла к новой жизни. Ей нравились простые рабочие, которых она водила по дому, ставшему музеем. Она даже привыкла к тому, что они смотрят, как она подметает полы. Теперь для удобства она часто одевалась как простая крестьянка, повязывая на голову платок. А главное, она была рада, что в это переломное для отца время она оказалась рядом с ним. «Хотя бы я, – с горечью подумала она, вспомнив о матери, – всегда буду рядом с ним».

Одно лишь выводило ее из себя, из-за чего она на час или два замолкала, а именно – визиты Евгения Попова.

– Зачем он сюда приходит? – стонала она. – Чтобы поиздеваться надо мной? Позлорадствовать?

Попов приходил два, иногда три раза в неделю, с любопытством осматривал дом, заглядывал к ним в квартиру, а потом, коротко кивнув на прощание, уходил.

– Я бы с удовольствием захлопнула дверь у него перед носом, – с горечью сказала она однажды отцу, но он только тихо ответил:

– Никогда не раздражай этого человека подобным образом. Теперь он опасен.

Знал ли ее отец о связи Попова с ее матерью? Ей всегда казалось, что знал, но разве об этом спросишь? Как смеет этот человек приходить сюда и пялиться на ее бедного отца?

Поэтому было понятно, что по мере приближения их отъезда она все больше мечтала о том, что наконец избавится от незваного гостя.

План побега Суворина был очень прост.

Он заметил, что на Брянском вокзале в определенные часы царил всеобщий хаос. И именно оттуда шли поезда к украинской границе. Получить поддельные документы по-прежнему не составляло особого труда. Главное в его положении – не быть узнанным. План держался в секрете. Как только дата будет определена, даже Дмитрию и Петру ничего не скажут.

Поэтому днем накануне их отъезда, когда Попов зашел к ним, все выглядело вполне обычно.

Он как всегда сделал свой обход, потом осторожно заглянул в квартиру, где застал одну Надежду. Без сомнения, он тут же ушел бы, если бы она не взглянула на него и не заметила:

– Ну что, опять пришли позлорадствовать? – И сухо добавила: – Никто ничего не украл, если, конечно, вы сами не украли.

Он с любопытством посмотрел на нее:

– Я бы на вашем месте был повежливее с народным комиссаром. Но ведь я вам не нравлюсь.

Она пожала плечами. Она и так уже сказала лишнее, и было бы безумием сказать больше. Но поскольку она знала, что уезжает, то по глупости дала волю своим чувствам.

– Я уверена, что вы вор. Я думаю, что вы убийца. И вы пытались украсть мою мать у моего отца, который просто ангел. Что еще я могу испытывать к вам, кроме презрения?

Попов с полминуты молчал. Почему, спрашивал он себя, буржуазия так часто живет во лжи? Почему эта дерзкая девчонка, уже на выданьи, продолжает пребывать в полном неведении относительно простой истины? И он рассказал ей кое-что о ее отце.

Хотя это было не так уж и важно. А потом он ушел.

Довольно долго Надежда оставалась без движения, настолько она была потрясена. Очень бледная, она сидела с полуоткрытым ртом в кресле, и со стороны могло показаться, что она умерла.

Конечно, слова Попова не могли быть правдой. Конечно, она слышала о таких вещах. Год назад до нее дошли слухи о Чайковском. Но ее отец – этот ангел во плоти, которого она обожала и которым восхищалась всю свою жизнь! Она была в таком ошеломлении, что не могла даже заплакать.

И все же она твердила себе, что это неправда, пока под вечер к ней не заглянул Дмитрий.

– Итак, Дмитрий, что тебе известно о моем отце и Карпенко? – спросила она, постаравшись, чтобы это прозвучало как можно более легкомысленно. И бедный Дмитрий, застигнутый врасплох, побагровел и хрипло спросил:

– Откуда, черт возьми, ты знаешь об этом?

Был уже вечер. Чтобы не рисковать, они не стали все вместе входить в богато украшенный вестибюль Брянского вокзала.

Суворин, шагавший по платформе в подпоясанной крестьянской рубахе, с мешком через плечо, выглядел точно таким же русским мужиком, каким был его дед Савва. Через несколько минут крестьянская молодая пара, скромная девица и смуглый красивый юноша, села в другой вагон поезда. Никто не обратил на них особого внимания.

Карпенко был в приподнятом настроении. Во-первых, ему нравилась эта авантюра, во-вторых, он впервые за год собирался повидаться с семьей, в-третьих, он возвращался на свою любимую Украину.

Пора домой. Революция, конечно, была прекрасна. Он поддерживал ее, как и все остальные. «Кто его знает? – сказал он Дмитрию о революции еще весной. – Если бы я был русским, возможно, я был бы теперь большевиком». Но как он мог терпеть то, что они устроили на его родине? Большевики не любили ни украинцев, ни их языка. Как мог Карпенко принять такое? С тех пор как пришли немцы, украинцам разрешили избирать казачьего гетмана, как и в прежние времена. И уже, как он слышал, книги на украинском языке вернулись в школы, и поэт Карпенко снова занял свое почетное место среди украинских авторов. Да, эта русская революция была чем-то из ряда вон, но пора было возвращаться домой.

Ему показалось, что Надежда напряжена и чем-то озабочена, но он не придавал этому значения. Не смутило его и то, что, когда он отправился сообщить Суворину, что они благополучно заняли свои места, она попросила его остаться с отцом.

– Я просто хочу сегодня побыть одна, – сказала она.

Ну, это как ей будет угодно.

Поэтому он совершенно не знал, что за несколько минут до отправления поезда Надежда покинула вагон.

Попов торопился. На реквизированном военном автомобиле он съездил в суворинский особняк и немедленно оттуда уехал.

Как он мог так сглупить? Как сразу не догадался? Если Надежда осмелилась оскорблять его, то, стало быть, прекрасно знала, что больше они не увидятся. Он вел машину с каменным лицом. У Сувориных было только два варианта попытаться покинуть город. Он бросил монету и направился к вокзалу.

Спустившись на перрон, Надежда уже ничего не видела сквозь слезы.

Со вчерашнего вечера она строго держала себя в руках. Она, как обычно, поцеловала отца, когда он вернулся домой, приготовила ему ужин. Утром она провела по музею группу фабричных рабочих, а вечером, как и собиралась, заперла особняк, переоделась и незаметно выскользнула к поджидавшему ее Карпенко.

Но она не поедет с ними, с отцом и его любовником. Она не собиралась разделять с ними тайное постыдное предательство, которое было подобно глубокой, темной и страшной бездне, разверзшейся под ногами.

Это был ужас – куда более страшный, чем постигший их финансовый крах. Все, во что она верила, было разрушено.

Если Карпенко останется с ее отцом в том вагоне, они не поймут, что она не уехала, пока утром не окажутся на украинской границе. Тогда будет уже слишком поздно.

Что с ней станет? Возможно, она будет смотрителем в музее. Или дядя Петр и Дмитрий помогут ей. Или Попов застрелит ее за то, что ей известно про него и ее мать. Ей было все равно.