Книга Век Вольтера - Уильям Джеймс Дюрант
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эта атака на религию, предсказывал Фрерон, приведет к расшатыванию всех основ государства. Он на целое поколение опередил предостережения Эдмунда Берка.
Не является ли фанатизм вашей иррелигии более абсурдным и опасным, чем фанатизм суеверия? Начните с терпимости вере ваших отцов. Вы говорите только о терпимости, но никогда не было секты более нетерпимой…. Что касается меня, то я не принадлежу ни к кабале bel esprit, ни к какой-либо другой партии, кроме партии религии, морали и чести.25
Фрерон был острым критиком. Он не упускал случая уколоть чувствительное тщеславие философов. Он высмеивал их догматизм и притязания Вольтера на титул «графа де Турнэ». Когда в ответ они называли его плутом и фанатиком, он в ответ называл Дидро лицемером, Гримма — подхалимом иностранных знатных особ, а всю эту группу неверных — рыцарями, мошенниками, щенками и негодяями.26 Он обвинил энциклопедистов в краже иллюстраций из книги Реомюра о муравьях; они отрицали это обвинение; Академия наук поддержала их отрицание; позднее факты подтвердили обвинение.27 Он не так хорошо справился с делом Каласа; он предположил, что улики указывают на виновность Каласа, и написал, что Вольтер, защищая Каласа, «был увлечен не столько чувством гуманности, сколько желанием привлечь внимание общественности к его существованию» и «заставить людей говорить о нем».28 Мадемуазель Клерон, ведущая трагедианка, любила Вольтера и посещала его; Фрерон усердно расхваливал своего соперника и делал намеки на безнравственную личную жизнь некой актрисы. Актеры возмущались его обвинениями как излишним вмешательством в их личные дела; герцог де Ришелье, не гонимый за прелюбодеяние, убедил Людовика XV отправить Фрерона обратно в Бастилию, но королева добилась его помилования «за его благочестие и рвение в борьбе с философами». 29 Когда к власти пришел Тюрго, друг философов, привилегия «Année litteraire» была отменена (1774). Фрерон утешал себя хорошей едой и умер от сытного обеда (1776). Его вдова попросила Вольтера удочерить его дочь, но Вольтер посчитал, что это было бы доведением галантности до крайности.
Не меньший вред философам, чем тридцать томов Фрерона, нанесло одно слово — последнее в названии сатиры Жакоба Николя Моро «Новые мемуары для истории какуаков» (1757). Какуаки, по словам Моро, были разновидностью почти человеческих животных, которые носили под языком мешочек с ядом; когда они говорили, этот яд смешивался с их словами и загрязнял весь окружающий воздух. Умный автор цитировал отрывки из Дидро, д'Алембера, Вольтера и Руссо; он утверждал, что эти люди были настоящими отравителями дыхания жизни, и обвинял их в том, что они творили зло «именно ради удовольствия творить зло».30 Он называл их атеистами, анархистами, имморалистами, эгоистами; но больше всего их мучил термин «какуак»; он наводил на мысль о какофонии крякающих уток, бедламе безумных болтунов, иногда (как и предполагалось в этом слове) о запахе уборных. Вольтер пытался ответить, но кто может опровергнуть запах?
Консерваторы набрались храбрости и умножили свои удары. В 1757 году они получили амбициозного и энергичного рекрута. Шарль Палиссо де Монтеней посетил Вольтера в Ле-Делис (1754), представив его Тьерио как «ученика, сформировавшегося под влиянием ваших произведений».31 Годом позже он поставил в Нанси комедию, в которой искренне сатириковал Руссо. В Париже он привлек к себе внимание молодой и набожной принцессы де Робек, которая, по крайней мере, была подругой герцога де Шуазеля. Дидро, искусный в подтасовках, порицал ее нравы в предисловии к своему «Природному сыну». Возможно, чтобы успокоить ее, Палиссо опубликовал (1757) «Маленькие письма к великим философам», в которых сурово критиковал Дидро, но восхвалял Вольтера. А 2 мая 1760 года под патронажем Милле, де Робек, он представил в Театре Франсе выдающуюся комедию сезона «Философы». Она стала для Гельвеция, Дидро и Руссо тем, чем «Облака» Аристофана были для Сократа за 2183 года до этого. Гельвеций предстал в образе философа-педанта Валера, который объясняет альтруизм эгоизму голубоглазой Сидализы; зрители сразу узнали в этой даме мадам Жоффрен, чей салон часто посещали философы. Дидро был изображен в образе Дортидиуса. В слуге Криспине, который передвигался по сцене на четвереньках, хрустя латуком, парижане увидели карикатуру на Жана Жака Руссо, который в 1750 году осуждал цивилизацию и идеализировал «состояние природы». Это была грубая, но законная сатира, и всем, кроме жертв, она понравилась. Мадемуазель де Робек собрала в доме своих друзей, других девиц и нескольких членов иерархии. Сама принцесса, хотя и умирала от туберкулеза, настояла на том, чтобы украсить премьеру своей лихорадочной красотой; в конце второго акта она вызвала Палиссо в свою ложу и публично обняла его; затем, кашляя кровью, ее унесли домой.32 За двадцать девять дней «Философы» были сыграны четырнадцать раз.
Тем временем к нападкам на неверующих присоединились и более возвышенные фигуры. Жан Жак Ле Франк, маркиз де Помпиньян, провинциальный магистрат, писал стихи и пьесы, достаточно значительные, чтобы его избрали в Академию. В своей речи он осудил
эта обманчивая философия, которая называет себя органом истины и служит орудием клеветы. Она кичится своей умеренностью и скромностью и раздувается от важности и гордости. Ее последователи, смелые и надменные на перо, трепещут в своей жизни. В их принципах нет ничего надежного, в их этике нет утешения, нет правил для настоящего и нет цели для будущего.33
Людовик XV высоко оценил эту речь. Вольтер высмеял ее в анонимном семистраничном памфлете под названием Les Quand, каждый абзац которого начинался со слова quand-when. Например:
Когда человек имеет честь быть принятым в почтенное общество литераторов, не обязательно, чтобы его приветственная речь была сатирой на литераторов; это значит оскорбить общество и публику…
Когда человек едва ли является литератором и ни в малейшей степени не философ, ему не к лицу говорить, что у нашей нации есть только фальшивая литература и тщетная философия…
и так далее, не очень блестяще. Но
