Книга Юрий Поляков. Последний советский писатель - Ольга Ярикова

По России мчится тройка: Мишка, Райка, перестройка, —

а затем и очередной анекдот из серии про «армянское радио»: «Армянское радио спросили: «Что будет после перестройки?» — «Известно что: перестрелка».

Кстати, именно таким прогнозом в своей «повести катастроф» «Невозвращенец» поразил и запомнился в 1988 году прозаик Александр Кабаков. Какое-то время этот прогноз казался забавным — никто не верил, что все так и будет на самом деле. Но когда в 1991 году все тот же Сергей Снежкин завершил и показал экранизацию «Невозвращенца», сгустив, по своему обыкновению, краски и обострив конфликты, лента не произвела на зрителей никакого впечатления. К тому времени одно за другим, словно мины замедленного действия, страну начали сотрясать народные волнения, густо замешенные на национальном вопросе, — в Алма-Ате (1986), Нагорном Карабахе (1988), Минске (1988), Фергане (1989), Тбилиси (1989), Баку (1990), Душанбе (1990), Вильнюсе и Риге (1991).

Всякий раз для усмирения толпы руководству приходилось прибегать к помощи армии, и всякий раз Горбачев в итоге открещивался от военных, выполнявших приказ. Возможно, именно по этой причине в августе 1991-го маршал Язов не решился поднять армию для наведения конституционного порядка в распадающейся стране. А ведь это, по мнению Полякова, был единственный способ если не сохранить Советский Союз, то разумно его «реструктурировать», сберечь экономические связи и геополитическое единство, избежать хаоса и создания этнократических, антирусских режимов в Прибалтике и не только там. Надо сказать, что в последние годы существования СССР центральная власть вообще не противодействовала усугублявшейся межнациональной розни.

Тем временем Ельцин у себя в горкоме ввел диктатуру, безжалостно избавился от неугодных, в том числе первых секретарей райкомов. Зная, что это даст ему безоговорочную поддержку народа, он провозгласил своей целью борьбу с номенклатурными привилегиями. Время от времени Ельцин демократично ездил по Москве на общественном транспорте, заглядывал в магазины — зарабатывал себе дополнительные политические очки. По инициативе Ельцина появились продовольственные ярмарки, на которых жители столицы могли запастись товарами напрямую от производителей. При нем был введен запрет на снос исторических зданий (видимо, история с поспешным сносом Ипатьевского дома в Свердловске оставила след в его душе) — что, кстати, не помешало и дальше сносить архитектурные шедевры под видом реставрационных работ: от многих исторических московских зданий остались лишь фасады — правда, со стеклопакетами, конечно. При Ельцине был введен День города и начали разрабатывать новый генплан Москвы, что ничуть не препятствовало потом лужковской «точечной» застройке.

Тем временем Горбачев принял решение о прекращении уголовного преследования за инакомыслие и возвратил сосланного в Горький академика и нобелевского лауреата Андрея Дмитриевича Сахарова, а при политбюро, как уже было сказано, работала комиссия по реабилитации. Когда Ельцина избрали кандидатом в члены политбюро, у него начались конфликты с Лигачевым и Горбачевым, и напряжение постоянно росло. В октябре 1987-го на пленуме ЦК КПСС Ельцин раскритиковал стиль работы Лигачева и медленные темпы перестройки и предостерег товарищей по партии от зарождения культа личности Горбачева. Возможно, у него имелись основания так говорить. Как всякий не очень успешный руководитель, Горбачев чурался публичной критики и предпочитал выслушивать в свой адрес только комплименты. Он уже привык к тому, что за рубежом его встречали восторженные толпы с криками: «Горби! Горби!» — но таких толп давно уже не было дома, в СССР. Здесь от него требовали внятных ответов на наболевшие вопросы, ответов, которых он не знал.

На пленуме Ельцин демонстративно попросил освободить его от обязанностей кандидата в члены политбюро, и на него тут же обрушились с критикой высокопоставленные коммунисты, в том числе Яковлев, прежде оказывавший всяческую поддержку. Выслушав товарищей по партии, явно ожидавший другой реакции Ельцин признал свое выступление ошибочным. Соответствующую резолюцию вынес и пленум, освободив его от занимаемых должностей. Поскольку стенограмма его выступления была опубликована отнюдь не сразу, по рукам разошлись несколько вариантов, один другого ярче. Как потом выяснилось, наиболее радикальный написал активный сторонник Ельцина журналист Михаил Полторанин. В его варианте содержалась гораздо более острая критика партийного руководства, чем та, на которую на самом деле решился Ельцин. Именно такая критика, какой, по мнению Полторанина, ждал от него народ. Ельцин попал в больницу с сердечным приступом, ему сочувствовали, ожидая, что в ближайшем будущем он отправится «в ссылку», как когда-то Яковлев, но… его оставили в рядах номенклатуры, в том числе в ЦК, назначив на должность первого заместителя председателя Госстроя СССР.

Летом 1988 года он стал делегатом XIX Всесоюзной партконференции, на которой собралось немало партийцев, считавших курс руководства ошибочным и губительным для страны. Ниже приводится фрагмент из выступления писателя-фронтовика Юрия Васильевича Бондарева, в те годы первого заместителя председателя правления Союза писателей РСФСР:

«Дорогие товарищи!

Нам нет смысла разрушать старый мир до основания, нам не нужно вытаптывать просо, которое кто-то сеял, поливая поле своим потом, нам не надо при могучей помощи современных бульдозеров разрушать фундамент еще не построенного дворца, забыв о главной цели — о перепланировке этажей. Нам нет нужды строить библейскую Вавилонскую башню для того, чтобы разрушить ее или, вернее, увидеть ее в саморазрушении, как несостоявшееся братство не понявших друг друга людей. Нам не нужно, чтобы мы, разрушая свое прошлое, тем самым добивали бы свое будущее. Мы, начав перестройку, хотим, чтобы нам открылась еще не познанная прелесть природы, всего мира, событий, вещей, и хотим спасти народную культуру любой нации от несправедливого суда. Мы против того, чтобы наше общество стало толпой одиноких людей, добровольным узником коммерческой потребительской ловушки, обещающей роскошную жизнь чужой всепроникающей рекламой.

Можно ли сравнить нашу перестройку с самолетом, который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка? Мы непобедимы только в единственном варианте: когда есть согласие в нравственной цели перестройки, то есть перестройка — ради материального блага и духовного объединения всех. Только согласие построит посадочную площадку в пункте назначения. Только согласие. Однако недавно я слышал фразу, сказанную молодым механизатором на мой вопрос об изменениях в его жизни: «Что изменилось, спрашиваете? У нас в совхозе такая перестройка мышления: тот, кто был дураком, стал умным — лозунгами кричит; тот, кто был умным, вроде стал дурак дураком — замолчал, газет боится. Знаете, какая сейчас разница между человеком и мухой? И муху и человека газетой прихлопнуть можно…» За последнее время, приспосабливаясь к нашей доверчивости, даже серьезные органы прессы, показывая пример заразительной последовательности, оказывали чуткое внимание рыцарям экстремизма, быстрого реагирования, исполненного запальчивого бойцовства, нетерпимости в борьбе за перестройку прошлого и настоящего, подвергая сомнению все: мораль, мужество, любовь, искусство, талант, семью, великие революционные идеи, гений Ленина, Октябрьскую революцию, Великую Отечественную войну. И эта часть нигилистической критики становится или уже стала командной силой в печати, как говорят в писательской среде, создавая общественное мнение, ошеломляя читателя и зрителя сенсационным шумом, бранью, передержками, искажением исторических фактов.