Книга Жажда власти. История заговоров от Рюриковичей до Романовых - Елена Разумовская

Предводителем распускавших слухи бунтарей оказался Федор Хитрово, один из соратников Екатерины в борьбе за власть, награжденный ею чином камер-юнкера. На допросах он показал, что подобных ему взглядов придерживались и весьма значимые при дворе люди, например сам Никита Иванович Панин, а также граф Кирилла Разумовский. Среди противников «Орловщины» была названа и близкая подруга Екатерины, княгиня Екатерина Дашкова. Заговор был направлен против Орловых, при случае было решено убить князя Григория Григорьевича. Все допрошенные говорили, что предупредить мезальянс и уберечь матушку-государыню и родину от Орловых есть главнейший долг любого патриота; Дашкова же, которая склонна была вообще преувеличивать свою роль в июньском перевороте, прямо заявила: хочешь, подруженька, казнить меня, подарившую тебе императорскую корону, — пожалуйста; значит, нет в этом мире места человеческой благодарности и вечной дружбе!.. Хитрово сослали в имение; отношения между двумя Екатеринами охладели еще больше; другим важным последствием этого дела стал указ, воспрещавший жителям России болтать попусту, о чем не знают и что их прямо не касается. Справедливости ради следует отметить, что голоса против Орловых шли и из простого народа. Некий купец по фамилии Смолин обратился в начале 70-х гг. к императрице с обвинением: чтобы дать земель Орловым, монастыри с ее, императрицы с каменным сердцем, повеления разоряют по всей стране. Купец, взявшийся судить о государственных делах, легко отделался: пять лет отбыл в кутузке, а затем вообще исчез, возможно, приняв монашество и сменив имя.

Как видим, заговорщики этого рода выступали не против Екатерины, а против ее фаворита и его обширного семейства; целью их было не свергнуть императрицу, которую они своими руками сотворили, но вразумить ее. Иное дело — заговорщики второго рода, те, кто поднял в качестве знамени имя императора Ивана Антоновича, безвинно пострадавшего более 20 лет назад. Во время своих скитаний из одного места заключения в другое он, как говорили, совершенно потерял разум. И вновь за этим слухом стоит императрица Екатерина: в манифесте на смерть Ивана VI она писала о его косноязычии, о том, что он был совершенно «лишен разума и чувства человеческого». Воспоминания очевидцев доказывают обратное: молодой человек, отправленный в ссылку еще бессмысленным младенцем двух месяцев от роду, был чрезмерно раздражителен, но отнюдь не безумен. Переругиваясь с офицерами, его охранявшими, он «подкрепляет свою правоту ссылками на евангелие, апостол, минеи, пролог и на прочие книги…»[82]. Да и держал узник себя опрятно, чисто. Каким бы он ни был, несчастный Иван Антонович, он мог послужить делу борьбы за власть: посадить на трон такого императора значило заиметь безвольную куклу-марионетку и взять бразды правления в свои руки. Поэтому Иван представлял собой серьезную угрозу Екатерине, как прежде и Елизавете. Первой даже более серьезную, так как Елизавету, «дщерь Петрову», в России любили. Угрозу следовало устранить, и случилось следующее. В 1764 г. было арестовано и казнено несколько караульных Шлиссельбургской крепости во главе с Василием Яковлевичем Мировичем, подпоручиком Смоленского полка, которые решили освободить царя Ивана из заточения и вернуть ему власть. Охранники, находившиеся при столь важном узнике неотлучно, убили его при попытке к бегству, даже не пытаясь задержать. По материалам «дела Мировича» очевидно, что Екатерина принимала в нем негласное участие: по ее указанию следствия, по сути, не было; не проводилось допросов родных и друзей заговорщиков, не искали соучастников. Мировича казнили, а 48 солдат, находившихся в его подчинении, прогнали сквозь строй (одного — через строй в тысячу человек аж 12 раз!), затем тех, кто выжил, сослали на каторгу. Смерть Ивана Антоновича избавила Екатерину от одной головной боли, но принесла другую: Европа и Россия обвинили ее в подставе, якобы она устроила ловушку Ивану, чтобы навсегда вычеркнуть его из списков претендентов на трон и тем себя и своего сына обезопасить! Но доказательств не было; Мирович ни словом не обмолвился на суде об участии императрицы в этом гнусном убийстве, а сама Екатерина была в то время в Лифляндии. Как ни странно, но одним из защитников Екатерины II от несправедливых обвинений был ее давний и злейший недруг, митрополит Ростовский Арсений (Мацеевич). Он никогда не признавал прав немки на императорскую корону России, открыто называя ее самозванкой; Арсений выступал против реформ, которые проводили Романовы и Екатерина как их правопреемница в отношении церковных владений, в своих службах предавал анафеме врагов церкви, имея в виду императрицу, за что был сначала заключен в монастырской тюрьме Симонова монастыря (Москва), а затем лишен сана и сослан. Но бывший митрополит не унимался: узнав о «деле Мировича», он открыто поддержал идею свергнуть Екатерину. По доносу Арсения судили как изменника; у него отобрали даже имя и отправили в Ревель, дав новое прозвание — Андрей Враль, чтобы никто его сказкам и наговорам не верил… В 1772 г. мятежный митрополит скончался.

Однако все это были цветочки. В 1771 г. случилось событие, ставшее для Екатерины настоящим ужасом: началась крестьянская война под предводительством Емельяна Пугачева, объявившего себя Петром III. При Екатерине вновь в России началось время самозванцев: в 1760-1770-е гг. было порядка двух десятков случаев, когда беглые солдаты и крестьяне (Г. Кремнев, Ф. Богомолов) выдавали себя за Петра III. Идею эту беглому казаку с Дона Емельяну Пугачеву, человеку, много воевавшему и опытному, подсказали приятели. Как-то в разговоре бывший гренадер Алексей Логунов сказал Емельяну: «Ты точь-в-точь вылитый Петр III». Тогда и зародилась в уме казака — «…волосы на голове темно-русые и борода черная с сединой, от золотухи на левом виску шрам, от золотухи ж ниже правой и левой соски две ямки, росту 2 аршина 4 вершка с половиной, от роду 40 лет…»[83] — мысль идти на мятежный Яик-Урал и объявиться там царем Петром Федоровичем, которого спасли добрые люди… За Пугачевым, показавшим доверенным людям «царские отметины» на теле (простые и неграмотные люди верили, что Бог метит царей при рождении особыми знаками) пошли многие: и яицкие казаки, и староверы, и крепостные, ожидавшие от чудесным образом выжившего царя лишь добра. С древних пор пошло на Руси, что царь-батюшка — добр, он защитник и заступник простого люда от «дурных» бояр да генералов. Он — главный барин, ему волей божьей дана власть казнить и миловать. От Петра III за немногие месяцы его царствования народ ждал многого: царь остановил войну с пруссаками, он отнял земли и прочее имущество от жиреющих монастырей и церквей, а крепостные, записанные за церковью, стали вдруг свободными! Он не преследовал старообрядцев и представителей прочих сект за их веру, ему, лютеранину по духу, и дела не было до внутренних разборок православных варваров; но для раскольников и скопцов он стал мучеником за веру: каждое из ответвлений старообрядчества сделало его в легендах своим приверженцем. В глазах бедноты царь Петр III был освободителем и милостивцем. И за людьми, принявшими его имя, шли массы. Как писал К. Валишевский, автор многочисленных произведений о той эпохе, Пугачев «принял имя покойного императора только потому, что другие поступали так до него… Он не вызвал движения, приготовлявшегося издавна; напротив, скорее это движение овладело им. И Пугачев не пытался даже руководить им. Он только стал во главе его и, ничего не разбирая на своем пути, ринулся вперед, увлеченный бушующими и грозными волнами восставшего народа»[84]. Четыре года имя Пугачева сеяло страх в столицах, но затем восстание было усмирено. В 1774 г. главу его, Емельяна Пугачева, и близких его сподвижников арестовали, пытали и приговорили к казни. Самого Пугачева и его помощника сотника А. Перфильева за страшные преступления должны были четвертовать, прочих участников — наказать по-разному: Ивану Чике отрубить голову в Уфе, казаков Падурова, Шигаева и Торнова повесить в Москве. Были и те, кто отделался «легким испугом»: восьмерых после порки кнутом и вырывания ноздрей сослали на каторжные работы, еще десятерых — на поселение.