Книга Дневник моей памяти - Лара Эвери
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я вспомнила вечеринку у Росса Нервига, свое неожиданное признание Стюарту, вспомнила, как с тех пор не раз набрасывалась на него с поцелуями. Наверное, мама недостаточно хорошо меня знает. Может, я и сама себя плохо знаю.
– Как сказать, мама. Когда я закончу школу, то планирую стать более непосредственной.
Мама широко раскрыла глаза да как захохочет!
– В следующий вторник у меня по расписанию непосредственность!
Мама согнулась пополам, задыхаясь от смеха. Я подхватила, и мы хохотали, пока меня не вызвала медсестра.
РАЗ, ДВА, ТРИ, ЧЕТЫРЕ, ПЯТЬ – КАК ЭКЗАМЕНЫ МНЕ СДАТЬ?
САМАНТА!
САМАНТА!
САМАНТА!
ШЕСТЬ, СЕМЬ, ВОСЕМЬ – КАК МНЕ БЫТЬ, ЧТОБ НИ СТРОЧКИ НЕ ЗАБЫТЬ?
ОЙ, БОЮСЬ!
ОЙ, БОЮСЬ!
ОЙ, БОЮСЬ!
Я справилась, несмотря ни на что. Составила речь и основные пункты переписала на карточки. Я предпочла бы вовсе не пользоваться шпаргалками, но раз уж такое дело… По крайней мере, не буду читать по бумажке, это дилетантство. Я выбрала тему «Преодоление препятствий», мне она близка. Кое-какие мысли, для истории (пусть хотя бы кто-то прочитает, если я в эти выходные отключусь прямо на сцене и меня вынесут из зала, как инвалида):
«Все препятствия на нашем пути можно представить как кирпичи в высокой стене: деньги, цвет кожи, сексуальность, отношения, здоровье, время. Все эти неподвластные нам силы как бы сговариваются против нас. Но если смотреть на препятствия в этом свете, то нам никогда их не преодолеть. С возрастом мы получаем возможность точно узнать их истоки.
Если мы стремимся доискаться, откуда берутся преграды на нашем пути, то можем искоренить зло вокруг нас. У нас появляется цель. И неважно, идет ли речь о трудностях личных – таких, как болезнь, – или о более масштабных, например общественная несправедливость, – в борьбе с ними мы обретаем надежду на будущее.
Оптимизм – не слепая вера».
И так далее.
Я просто взяла и составила речь, которую сама бы хотела услышать, понимаешь? Узнав от доктора Кларкингтон, что мое здоровье скоро может резко ухудшиться, я… даже не знаю… мне захотелось написать о надежде. Придумать речь, которая нужна мне самой.
Потому что, если на то пошло, кто сказал, что я не смогу выздороветь?
Нельзя исключить такую возможность.
Мне может стать не хуже, а лучше. Велика ли вероятность? Нет. Возможно ли это? Конечно, да. Видишь ли, вероятность заполучить эту гадость с самого начала была крайне мала. Один случай на сто пятьдесят тысяч. У меня есть парень – красавчик, писатель, печатается. Велика ли была вероятность, что так будет? Нет.
Маловероятно – не значит невозможно.
Я ужинаю со Стюартом (точнее сказать, в данную минуту сижу в туалете с телефоном – очень уж не терпелось все записать по горячим следам). Во вьетнамском ресторане у нас завязался спор: неизбежен ли капитализм, вытекает ли он из человеческой природы.
Я так разошлась, что стукнула кулаком по столу так, что бутылочки с острыми соусами подскочили почти на сантиметр, и Стюарт сказал:
– Прости, не хотел с тобой спорить.
Он не на шутку разволновался – можно подумать, я сейчас встану из-за стола и уйду, хлопнув дверью, – и через стол протянул мне руку.
– Вижу, это больная для тебя тема, – продолжал он. – Пора остановиться.
Я наклонилась к нему и прошептала:
– Ты шутишь? – До этого я так распалялась только во время дебатов. Кровь прилила к щекам, и голова кружилась от радости, что я столкнулась с достойным соперником. – Наоборот, это же романтика!
– Правда?
– Я хочу… – Я огляделась. Зал был битком набит щебечущими семейками. – Хочу с тобой целоваться прямо здесь, посреди ресторана.
Стюарт откинулся на спинку стула, поднял брови.
– Ну, вперед, – сказал он, будто подзадоривая меня.
И я его поцеловала.
Поцелуй длился всего пару секунд. И все-таки я на него отважилась!
Я опять отключилась.
На этот раз не так серьезно, как на Чемпионате, но вдруг посреди уравнения я забыла, что делала. И вот что странно, Сэм-из-будущего: кроме страха и смущения я испытывала еще и беспричинную идиотскую радость, будто очнулась от долгого сна. И еле сдержала улыбку, смех, до того все было глупо. Мол, для чего я сюда пришла? Что я здесь делаю? Умножаю? Ах да, вот и славно, тра-ля-ля!
Когда туман рассеялся, я мысленно вернулась назад, к началу задачи, и попробовала решить ее снова, но так и не поняла, где именно сбилась. Оставалось лишь все стереть и начать заново, но времени не хватило бы. Я с ума сходила от страха.
И я сжульничала. Прикинула, какой из методов Купа лучше применить, и правда, правда сжульничала. Убедилась, что никто не смотрит, послюнила большой палец и провела по тексту задачи, смазав цифры.
Пока миссис Хосс изучала мой бланк, я уставилась в работу Фелисии Томпсон, сидевшей за первой партой. И возвращаясь на свое место с новым бланком, бубнила под нос ее ответы: А, А, Б, Г, В, В, А…
На большой перемене я готова была провалиться от стыда и сделала целый тренировочный тест лишь затем, чтобы доказать себе, что справилась бы, если бы не болезнь. (Без единой ошибки! И все же…)
В конце последнего школьного дня, пока в раздевалке выпускники с шальной радостью хватали из шкафчиков учебники и тетрадки, я разыскала Купа и все ему выложила.
– Ах-ах-ах, детке стыдно! – Он погладил меня по голове, взъерошив волосы. – Все позади! Кому какое дело? Тебе этот тест написать – раз плюнуть, ведь так? Ты ничего плохого не сделала. Иногда главное – правильно выбрать время.
– Верно, – согласилась я. Для Купа так оно и есть.
Шагая со мной рядом, Куп вдруг остановился посреди коридора.
– Что будешь сейчас делать?
– Гулять, – брякнула я наобум, потому что мыслями была далеко.
– Все собираются у меня, сосиски жарить.
– Вот здорово! – отозвалась я и махнула на прощанье.
И лишь потом догадалась: ведь это он, наверное, меня приглашал! Что поделаешь, если я не понимаю намеков.
Когда мы в последний раз выходили из школьных дверей учениками, у меня не было ни воспоминаний, ни слез, ни радости. Я молилась. Господи Иисусе, Пресвятая Дева Мария и все святые, твердила я. Пусть, пусть, пусть выпускной будет в удачный день!
Три часа ночи. Очнулась от кошмара: мне приснилось, будто я вышла на сцену произносить речь, но сквозь толпу пробирается медведь, и никто его не боится, кроме меня, и он ломится к сцене, и все перед ним расступаются, и он надвигается прямо на меня, медленно-медленно – и едва он встал на задние лапы, чтобы смять меня в лепешку, я проснулась. И поняла: хитрости Купа годятся для уроков и экзаменов, но не для речей. Когда стоишь на сцене, то уже не убежишь, не спрячешься.
