Книга Изгои Рюрикова рода - Татьяна Беспалова

– Смотри, старик! Не жадничай! Помни указание хозяина и не помышляй пренебречь моим хотением! – она кричала, она размахивала руками, она трясла рыжими патлами, и огромные груди её колыхались под тонкою тканью туники.

Наконец развратницу скрыла садовая калитка. Дощатая дверца хлопнула, и Цуриэль зашаркал под мелким дождичком к избранной цели. Верный Иоахим на этот раз остался дома. Важные дела следует вершить в тайне, а тайны не любят ушей придурковатых, алчных простолюдинов. В поясном кошеле бренчала мелочь. Цуриэль нарочно попросил выдать ему на расходы мелкой монетой, и старый Иегудушкин казначей, гололицый евнух Овадья, отсыпал ему груду резан. Вдруг да удастся сбить цену, а с русинских князей сдачи не получишь. Да и Возгарь беспокоил старика чрезвычайно. Вскормленный щедрыми подношениями Цуриэля, гадатель наладился рядиться в шелка, пристрастился к хорошим шуршунским винам. День-деньской торчит в корчме, подобно занозе в ладони, заносчивость вскармливает. Жирует на виду у княжеских дружинников, кои там же обретаются. Что будет, если в беспечном до сей поры управителе воспылает интерес, откуда-таки у Возгаря столь значительные средства? А если князь Давыд учинит расследование?

* * *

Цуриэль шагал торопливо. Ещё до наступления полудня он сунул искажённый желчной раздражительностью лик под своды портовой корчмы, внёс привычное к набожной воздержанности тело в препохабнейшее чрево разврата, населённое тупыми, смрадными, прожорливыми тварями. Старик скоренько огляделся. Всё как обычно в этом месте: дымно, людно, некошерно. Сплошь убогие излишества, невыносимый шум и сумятица. Прислуга немыта, нечёсана, одета в рубище. Добро бы только пацанята вороватые под ногами шныряли. А тут ещё и женщины. Да какие! Голоногие, вислогрудые распутницы! На Цуриэля смотрят равнодушно. Известное дело! Со старого жида ни полушки не поимеешь. Другое дело – моряки. Те готовы щедрой рукой оплачивать телесный блуд. И он на старости лет приобщается ко греху, в ту же геенну валится, падает с каждым днём всё быстрее. Пришёл в нечистое место, принёс груды монет, чтобы воздать нечестивому прощелыге за блуд словесный.

Грудь Цуриэля испускала тяжкие вздохи, глазки шарили в дыму, силясь разыскать-таки Возгаря, но для начала обрели вящее утешение в виде синего пера на нелепой шапке отважного кормчего Амирама Лигурийца. Сам кормчий сидел за одним столом со своим пером, и никого-то рядом с ним не оказались. Пустовали и соседние столы. И горластая, обветренная матросня, и проходимистые купчики-степняки, и неясной наружности бродячие твари, и портовые потаскухи – все остерегались не только усаживаться за один стол с Амирамом, но и умащиваться неподалёку не стали. Нетрезвая, упившаяся хмельным голытьба с неизменной опаской посматривала на длинный, узкий меч Лигурийца. Испещрённое от гарды до острия странными рунами, оружие лежало рядом с хозяином, словно задремавший после удачной охоты хищник, расположившийся на отдых в портовой корчме. В Тмутаракани многие боялись Амирама Лигурийца, многие не любили его, но уважали все. Да и что греха таить, никудышный из Лигурийца иудей, недобросовестный. Синагогу не посещает, с рабби не беседует, ест некошерную пищу, пьет – и того хуже. Исходил все моря. Занимался всяким промыслом, не гнушаясь и душегубства. Такому от Тмутаракани до Генуи – рукой подать. А уж пресловутая Шуршун, или Таврика, как её называют русины, – будто дом родной. Там и разбой, и нечестный торг творить удобней. До Константинополя далековато, а в Тмутаракани один закон: что ни год – новый князёк, и последующий всегда подлее предыдущего. А Амирам, вот он, неизменный, всё тот же, не ведающий страха, не ищущий успокоения в богатствах. И страшный меч его при нём, лежит на длинной скамье в блеске чарующей наготы.

Цуриэль шарил глазами по корчме, избегая встречаться взглядом с Амирамом. Наконец его поиски увенчались успехом. В дальнем тёмном углу по левую сторону от очага, возле дощатой двери на задний двор он обнаружил обоих. Волхв и его престарелый ученик сидели над миской мелкой, отваренной с пряными травами рыбёшки. Сидели голова к голове и вроде бы шептались о чём-то. Большая серая птица, именуемая русичами гусаком, пристроилась у них в ногах, под столом. Магический гусь Возгаря смиренно сложил крылья, спрятал клювастую голову в перьях и, судя по всему, спал. Цуриэль вздохнул с облегчением. Появилась счастливая возможность подобраться к волхвам незаметно, порешать миром необходимые дела. Ах, если б удалось избежать ястребиного взора Амирама!

– Будьте благополучны, достопочтенные! – Цуриэль приветствовал гадателей заговорщицким шёпотом.

Тело его нависло над заветным столом, но глаза продолжали блуждать по дымной корчме.

– Дозвольте присесть, дозвольте дать отдых усталым ногам…

Цуриэль плюхнулся на скамью, расположился так, чтобы не терять из вида ни Лигурийца, ни его страшного меча. Силясь преодолеть волнения, старый воспитатель Иегуды сучил ногами. При этом чувствительные стариковские пальцы постоянно натыкались на пернатое увесистое тело гуся. Цуриэль хватался за кошель, посматривал на Борща, сосредоточенно поедавшего мелкую, отменно приготовленную рыбёшку. На столе стоял порожний кувшин, кружки, чашки. Столешница была покрыта подсыхающими пятнами пролитого вина, усеяна объедками. Остатки пищи набились в бороду осоловелого Возгаря, который восседал напротив, спиной к Лигурийцу. Низко склонив кудлатую голову, кудесник взирал на Цуриэля бессмысленным воловьим взглядом. Волхв часто и прерывисто дышал в лицо собеседнику чистейшим бражным духом – он оказался мертвецки пьян.

– Гойские помои! – воскликнул Цуриэль. – Разве можно творить полезные дела, когда вокруг торжествует беспутное пьянство? Я плёлся сюда с другого конца города, я вымок, я утомился. И что я застал?

– В твоих речах много лукавства! – промычал Возгарь, потрясая бородищей.

– Уж верно, не младенец я! Несметно умудрён! – раздражённо отвечал Цуриэль. – Но даже мудрости моей не достало. Не предвидел я эдаких осложнений! Не рассчитывал застать тебя в столь непотребном для дельной беседы виде!

Разбуженный голосами, под столом завозился гусь. Его грузное тело несколько раз толкнулось в колени Цуриэля. Старик насупился, изготовился к отпору, и не напрасно. Первый же удар клюва в колено исторг из его груди жалостный вопль.

– Уймите гуся! – пропищал Цуриэль. – Ради святости ваших богов, уймите!

– Бор-ррщ-щ-щ! – шипел Возгарь.

– Ш-ш-ш, – вторил ему магический гусь из-под стола.

– Аттту жида, Аврилох! – бормотал Возгарь.

Цуриэль сучил ногами, напрасно стараясь уберечь старческие голени от посягательств осатаневшего гуся.

– Бор-р-рщ-щ-щ! – шипел Возгарь. – Прими у иудейского прислужника мзду! Негоже нам задарма надрываться. Бор-р-рщ-щ-щ!

– Пошарь в мошне, достопочтенный! – посоветовал Борщ. – Может, монеты к рукам-то и прилипнут? Уж тогда ты их отрясешь, а я приберу.

– Ты задолжал им, достопочтенный?

Непомерно тяжёлая десница опустилась на хлипкое плечо старика. Цуриэль застыл телом, зажмурил глаза, снова открыл. Лигурийца на месте не оказалось. Исчез и огромный его меч. В ужасе Цуриэль прикрыл глаза. Старик желал бы и оглохнуть, если б Всевышний наградил его подобной милостью. И Всевышний не бездействовал. Волею своею управитель человеческих судеб придал хребту Цуриэля невероятную чувствительность, и теперь старик каждой косточкой сутулой спины ощущал, как циклопическая фигура кормчего Амирама воздвиглась у него за плечами. Лигуриец стоял, опираясь левой рукой на свой страшный меч. Правой же он накрепко придавил Цуриэля к скамье.