Книга Папа, я проснулась! (сборник) - Марианна Гончарова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У Антона там появился Витя-друг. Мальчики всегда были вместе, не разлей вода, много играли, общались, были довольны обществом друг друга, и с воспитателями Витя-друг тоже говорил через Антона.
Потом Антон пошел в первый класс хорошей математической школы, и дороги мальчишек разошлись. Однажды, когда Антону было лет десять, в каком-то вечернем разговоре Антон вдруг посетовал, мол, вот каникулы, а друзья все разъехались, и вспомнил, что лучше друга, чем Витя-друг, в его детстве не было. Света, помня, что Витя-друг был нездоров — у него были начальные признаки олигофрении, — спросила:
— Антош, а как вы общались?
— Нормально, — Антон на полу возился с конструктором, собирал паровоз и не поднял головы.
— А он тебя понимал? — осторожно продолжила Света, оторвавшись от компьютера.
— Да, — буркнул сын.
— А ты его?
— Ну конечно. А как бы мы с ним играли, ну, мам!
— А как вы друг друга понимали?
— Нормально, мам, мы ведь были друзья.
— Антон! — Света резко прокрутилась в кресле и развернулась к сыну всем корпусом. — Но он ведь не слышал и не говорил! Он был глу-хо-не-мой!
— Да? — Антон поднял на маму глаза: — Да? Я не знал. Мне не сказали. — Антон пожал плечами и опять принялся складывать свой паровоз.
Вообще, таких как Антон называют детьми-индиго. Молчаливые, в себе, понимающие, умные, загадочные и совершенно непонятные обычным гражданам, в частности учителям.
Ну вот как понять такой случай?
У Светы дома жила кошка. Прекрасная пушистая ленивая горжетка, любвеобильная как я не знаю. И каждый год в марте, отбегав свое, через какое-то время приносила котят. Котятки были красивые, тоже пушистые. Света помещала в Интернете объявление, котят разбирали. И вот однажды к Свете в дом за котенком пришли двое — папа с семилетней дочкой. Пришли выбирать котенка, предупредили, что хотят кота, то есть мальчика. А Света с Антоном как делали: выносили гроздь котят, спускали их на пол, и тот котенок, который побежит к гостю, тот, получается, и выбрал себе будущую семью.
Папа с девочкой сели в кресла, Антон ушел на балкон за котятами и принес одного, белого, причем кошечку.
— Ну, Антон, ну ты что? — смутилась Света и стала объяснять мужчине, что это бракованный котенок, альбинос, кошечка, причем она не слышит.
А котенок поковылял к девочке, забрался к ней на колени, затем по ее рукам к ней на плечо, свернулся там, прижался мордочкой к девочкиной щеке и затрещал от удовольствия. Девочка разулыбалась и как будто тоже замурлыкала.
А мужчина, к Светиному удивлению, страшно обрадовался:
— Отлично! Очень хорошо! Это очень и очень хорошо!
Мужчина и девочка, счастливые, под одобрительным взглядом Антона уносили бракованного котенка-альбиноса.
— Ничего не понимаю… — Света растерянно глядела им вслед, — котенка взяли. Глухого.
— А что тут непонятного, — ответил Антон, — девочка ведь тоже глухая.
— К-как ты понял?! — спохватилась Света. — Тебе кто-то сказал?
— Мне никто не сказал. Понял, и все.
Такой вот мальчик у Светы.
Я вот думаю, может, необязательно говорить им все, разъяснять, разжевывать, вдалбливать. Может быть, им легче все рассмотреть и понять самим. И не сомневаюсь, что поймут они правильно.
Правда, сетует Света, Антон летать не хочет. Ну это пока. Еще полетит. Полетит!..
После выступления гости подходили ко мне с моими книжками, я благодарно подписывала их, как правило «На счастье» или еще как-нибудь весело и простенько. И подпись у меня корявая, червяком, и смущаюсь я очень, не могу привыкнуть и, дай Бог, долго не привыкну.
И вот я подписывала, подписывала, подписывала, передо мной выкладывали раскрытую книжку, я смотрела в лицо своему читателю, спрашивала имя, потом отдавала книгу. Благодарила, брала следующую книгу. И вдруг поняла, что кто-то давно стоит, книгу придерживает на столе твердым пальцем. И вообще — что-то происходит не так, и повисло странное молчание. Оказалось, уже почти все ушли. Перед столом стояла большая очень красивая дама с недовольным лицом «где я, там скандал», со скривленными капризно губами. Я похолодела и поняла, что, наверное, она из тех, кто пишет на меня пасквили в Сети, ругательные рецензии, прочтя книгу до семнадцатой страницы, и вообще, лучше бы ей жить на планете, где меня нет. Или лучше, наоборот, отправить меня куда подальше.
— Я ващета, — глубоким сочным голосом сквозь зубы начала она, — вэшэ дэвнее пэклэнницэ. (Что означало «Я — ваша давняя поклонница».) И этэ я еще вэших книг не читэлэ (что означало «И это еще я ваших книг не читала»). Тэк, чудь-чудь, в Интэрнэте, — водя ладошками, как морской котик ластами, сказала недовольным тоном дама.
Я сидела и смотрела на нее снизу, как курица, которая не понимает, то ли голову сейчас оторвут, и надо удирать, то ли зерна насыплют в плошку.
— Купила вэшу книгу. Дороговато… Ну все равнэ пэдпишитэ! — командным тоном приказала дама.
— А как вас зовут, кому подписать?
— Подпишите «Давиду».
— Ко-му?
— Это мой муж! Его зовут Давид. Я возьму у него почитэть.
С облегчением я подписала книгу:
«Дорогому Давиду. С глубочайшим уважением».
Хотела написать еще «И с сочувствием», но побоялась. Не посмела.
И опять меня спросил кто-то на бегу, кушала ли я. И хорошо ли мне.
И я остановилась и даже не знала, что ответить, чтобы мне поверили, что мне очень хорошо и я ку-ша-ла!
Света Борта, стоящая рядом, решила меня выручить, указала на меня своей крепкой, закаленной в полетах рукой и подтвердила:
— Она мне говорила! Правда, ей здесь очень хорошо. И она точно кушала. Ей-ей! Она даже перекреститься может.
— Пэрэкрэститься?! Здэсь?! В шаббат?! — подала свой сочный внушительный голос подоспевшая красивая большая дама, моя «дэвняя» поклонница с книжкой для Давида, покачала осуждающе головой и поплыла по направлению к кафе. Кушать…
Не знаю, стоит ли мне писать дальше о том, что происходило за эти три дня в Кишиневе. Со знанием дела написать не получится. Потому что я практически ничего не успела, разве только бросила все и пошла слушать Веронику Долину.
Вероника читала свои стихи. И пела свои стихи. И так честно читала и пела, как будто каждого, кто слушал, целовала сухими теплыми губами в макушку. Когда она заканчивала, мне хотелось молчать и чтоб была тишина. Но раздавались аплодисменты, а Вероника поднимала руку с вытянутым указательным пальцем, качая им осудительно:
