Книга Операция "цитадель" - Богдан Сушинский

— Но разве убедили вы только меня? А германское командование?

Вместо ответа Власов отрешенно покачал головой: «Будто она не знает, что до сих ни один из высокопоставленных чиновников рейха, не говоря уже о фюрере, не принимал меня?! Что ни один приказ германского командования до сих пор не позволяет создать мне — в казармах, а не в листовках — эту самую Русскую освободительную армию».

Нет, разрозненные части и подразделения уже, конечно, существуют. Мало того, они разбросаны по всей Европе, от Польши до Атлантического побережья Франции, и от Прибалтики до Северной Италии. Но это еще не армия. И тем более — не русская освободительная. Хотя солдаты некоторых русских частей уже носят нашивки «РОА», однако по-прежнему полностью подчиняются командованию вермахта.

— И все же вы, Хейди Великая, — пока что единственный человек в Европе и во всем мире, кто искренне уверовал в могущество и непобедимость моей несуществующей армии.

19

Появление Отто Скорцени министр иностранных дел Риббентроп, заместитель фюрера по партии Мартин Борман, фельдмаршал Кейтель и генерал Йодль восприняли с таким удивлением, словно штурмбаннфюрер СС явился сюда, в «ситуационный блок», как называли эту часть «Вольфшанце», чтобы провести совещание вместо фюрера.

Особенно откровенное непонимание демонстрировал фон Риббентроп. Он даже откинулся в кресле, следя, как штурмбаннфюрер Скорцени еще от порога поприветствовал всех присутствующих, подошел к столу и спокойно, не чувствуя никакой скованности, оперся руками о спинку стула, вопрошающе глядя на Гиммлера. При этом рейхсфюрер оставался единственным, на кого появление здесь столь низкого чина, как майор войск СС, не произвело никакого впечатления. А еще Гиммлер был единственным, кто при появлении обер-диверсанта чуть было не встал, во всяком случае, он машинально приподнялся. И это тоже не скрылось от глаз министра.

Нет, Риббентроп, конечно, понимал, что в вопросе о судьбе Хорти, его правительства, а значит, и самой Венгрии, им никак не обойтись без «особых услуг» Скорцени. Как не обошлись в свое время без них в Австрии, Италии и, наконец, здесь, в Берлине, во время заговора генералов. Всем давно ясно: там, где бессильны политики, где бессмысленны операции дивизий и целых армий, положение способны спасти только Скорцени с группой своих коммандос, только люди из «Черного легиона» его «бессмертных»; из никакими указами фюрера и приказами Гиммлера не оформленного «Легиона Скорцени».

Но дело в том, что Риббентроп прекрасно осознавал: для того чтобы подчиненные Скорцени, его «коршуны Фриденталя», начали действовать, достаточно, чтобы обер-диверсант всего лишь выполнил приказ фюрера, переданный ему Шелленбергом, Кальтенбруннером или, наконец, Гиммлером.

«Вот только ни Кальтенбруннера, ни Шелленберга на совещаниях в „Вольфшанце” в последнее время почему-то не видно, их сюда попросту не приглашают, — вскипал в своем яростном бессилии Риббентроп, уже хорошо познавший, что такое быть отлученным нелюбовью фюрера от его ставки. — Зато Скорцени восседает здесь наряду с фельдмаршалом Кейтелем, генералом Йодлем и рейхсфюрером Гиммлером. С чего бы это?!»

Риббентроп вообще в принципе не понимал смысла столь странного приближения какого-то там, пусть даже весьма удачливого, диверсанта к фюреру. И не хотел понимать его. Если уж фюрер действительно желает чаще видеть у себя в ставке этого громилу с лицом уголовника, он должен сначала позаботиться о его служебном возвышении. Нормы приличия следует соблюдать всем, в том числе и фюреру.

— Если позволите, господин фельдмаршал, — неожиданно прервал неловкое молчание Йодль, обращаясь к Кейтелю, — то могу напомнить, что я уже не раз заявлял фюреру, что не доверяю регенту Хорти.

— Не вы один заявляли нечто подобное, — мрачно проворчал начальник штаба Верховного главнокомандования вермахта, по существу отмахиваясь от него.

Кейтель ждал появления фюрера, к которому у него накопилось множество вопросов, и теперь старался максимально сосредоточиться. Он очень опасался, что фюрер вновь попытается свести совещание к какому-то одному вопросу, в данном случае к одной диверсионной операции. В то время, когда настало время обсудить саму стратегию выживания рейха, и, в частности, положение дел в вермахте, ситуацию на фронтах, отношение к продажным союзникам Германии и к бывшим западным союзникам, преданным самой Германией…

— Это даже не Муссолини, — не унимался тем временем Йодль. — Нет, сидит он в своей будапештской Цитадели вроде бы прочнее, нежели сидел дуче. Но он не готовит страну к отпору русским, наоборот, стремится как можно скорее добиться у них перемирия. И мысли его всецело заняты только одним: как бы уберечь после войны свое регентство. Только этим и ничем иным.

— Появилось множество людей, — проворчал фельдмаршал, — которые уже сейчас рассматривают войну как неудачно сыгранную шахматную партию. И заботятся лишь о том, как бы не оказаться в могильной яме после всей той гражданской панихиды, которую устроят нам русские вместе с англо-американцами.

«„Гражданской панихиды!” — резануло слух. — А ведь Кейтель тоже не сомневается, что рейх оказался у последней черты. Даже Кейтель!.. И в такое время, время всеобщего малодушия, я предложил фюреру пожертвовать собой ради Германии, совершив покушение на Сталина. Причем я сам разработал его план: на конференции, из пистолетика, замаскированного под авторучку, — одного из тех, которые научились изготавливать в секретных мастерских по заданию Шелленберга. Однако сам Шелленберг меня не поддержал, опасаясь, что ему придется идти на смерть вместе со мной, а фюрер, хотя и не возражал, однако же, и не оценил. И на этот раз — не оценил!»[37]

— Но, отрекшись от Хорти, мы останемся без последнего своего союзника. Если Венгрия оголит наш южный фланг… Если только она прибегнет к этому, — буквально задыхался от переполнявших его чувств генерал Йодль, и худощавое, серовато-желтое лицо его, со слегка обвисшими щеками, покрылось едва заметной испариной… — то сделает для большевиков то, чего не смог бы сделать ни один русский маршал.

— Вот почему всех этих князьков следует погребать еще до панихиды, — продолжил свою мрачную мысль начальник штаба верховного главнокомандования вермахта, пытаясь повыше держать отяжелевший дряхлеющий подбородок. — Погребать и очищаться от них, как от скверны.

— Давно пора, — подал голос доселе отрешенно молчавший Борман. — Да только слишком уж мы затягиваем с этим очищением.

И лишь после его слов присутствующие вновь обратили свои взоры на непринужденно и безучастно восседавшего в конце стола Скорцени. Теперь его появление здесь уже никому не казалось таким странным, как показалось в первые минуты его появления в «ситуационном зале». Они, конечно же, ждали его реакции, но Скорцени лишь холодно, невозмутимо прошелся по «высокому собранию» своим леденящим душу взглядом профессионального убийцы.