Книга Весь этот рок-н-ролл - Михаил Липскеров

Керт глянул на пачку «Беломора». Точка вибрировала в районе вовсе не Замудонск-Тверского, а Замудонск-Камчатского. Логического смысла в этом не было никакого. Потому что где… а где… То-то и оно.

А произошло это по моей воле. Воле автора книги Липскерова Михаила Федоровича. «Почему?» – спросите вы. А просто я уж очень давно там не был. А другой логики не ищите. В данном конкретном случае.

Раздались два гудка. Гудели тепловоз воинского эшелона и паровоз «Иосиф Сталин» сорок первого года выпуска. И все отправились восвояси. Каждый – в свои. А день был без числа. Никакого месяца. А был ли год, и вовсе неведомо.

И странным образом с каждым из них в путь двинулся трехногий пес.

Линия Керта Кобейна

Мы с вами, господа, не будем долго выбирать, за кем из двух персонажей тянуть мое повествование. Данная глава носит название «Линия Керта Кобейна», поэтому будем следовать суровой логике повествования и полному ее отсутствию, что не противоречит одно другому, а вполне соответствует философской категории: орел и решка – штуки противоречивые, а вместе – пятак. А в разные эпохи бытия социумов – рубль, а то и доллар. Но один. Так что, судари мои, следуя этим рассуждениям, мы чесанем вслед за Кертом Кобейном на паровозе «Иосиф Сталин» сорок первого года выпуска.

Опустим описания русской природы, которая весьма переменчива как в просторах своих, в смысле климатических зон, так и в смысле душевных состояний человека, эти просторы пользующего для продвижения по ним. «Унылая пора! Очей очарованье!», «Печаль моя светла», «Но я ее люблю, за что, не знаю сам» и прочие «И рыбку съесть, и на … (вы меня понимаете) не сесть».

Паровоз «Иосиф Сталин» сорок первого года выпуска, старчески попыхтев, остановил колеса в ночи порта города Замудонск-Камчатского и взревел гудком, разбудив бывшего революционного матроса Джона Ли Хукера, который, разочаровавшись в революции прошлой, готовил будущую. А так как немецких денег не предвиделось (какие немцы на Камчатке?), то он их зарабатывал сам на швартовке суден неясных этимологии, генезиса и какой-либо отчетливой отчизны. И он не увидел причин, по которым бы ему не пристало пришвартовать паровоз «Иосиф Сталин» сорок первого года выпуска рядом с атомной подводной лодкой «Владимиру Ильичу на память» шестьдесят пятого года выпуска. Тем самым слегка компенсировав разлуку Иосифа Виссарионовича и Владимира Ильича в мавзолее 31 октября шестьдесят первого года. Вместо живых башлей на устройство новой революции (которых у Керта не было) старый хрен получил громадного краба, у которого не хватало одной клешни, но который мог лаять по-собачьи, курить, пить водку, но предпочитал «Хванчкару» малаховского розлива, и которого можно было бы сдать в аренду Тлену Миллеру, владельцу аттракциона «Гонки по вертикальной стене», который уже полгода доставал жителей Приморского района ревом своего трижды гребаного мотоцикла. А неполноногий, пьющий «Хванчкару» малаховского розлива краб мог налаять старикану башлей если и не на полноценную революцию, то на завалящий бунтик Кондрата Булавина – запросто. Так что матрос с инвалидствующим крабом похиляли к Тлену Миллеру, а Керт откинул корпус назад, чтобы, собравшись с силами, прыгнуть на пирс и где-нибудь обрести Михаила Федоровича Липскерова образца будущих неизвестных времен.

Итак, Керт прыгнул на пирс. Но не допрыгнул и наверняка бы утонул без следа, а камчадалы долго мучились эзотерической загадкой пребывания у пирса паровоза «Иосиф Сталин» сорок первого года выпуска и приходили в мистический экстаз при виде Тлена Миллера, мчащегося по вертикальной стене на инвалидном крабе, пердящем собачьим лаем. Но тут Керт ощутил, что кто-то с борта атомной подводной лодки блюет ему на голову. Не буду объяснять, как Керт понял, что ему на голову именно блюют, а не отправляют какие-либо другие естественные потребности. Каждый здравомыслящий, владеющий зачатками логики джентльмен, которому когда-либо блевали на голову, запросто определит, что на него блюют, а не… Я доходчиво объяснил?..

Так вот, Керт отплыл слегка в сторону, чтобы крикнуть:

– Будьте любезны, не блюйте мне на голову!

А если бы он не отплыл, то ему наблевали бы в открытый для крика рот, а забитым чужой блевотиной ртом немного накричишь, и Керт все равно бы утоп, а так он все же крикнул:

– Чувак, ты бы хоть смотрел, куда блюешь!

Чувак на подлодке поперхнулся. Да и вы бы поперхнулись, если бы, вышедши в ночной тиши на борт атомной подводной лодки в районе Замудонск-Камчатского, чтобы от души поблевать в Авачинскую бухту, были в разгар процесса остановлены из морских глубин криком: «Чувак, ты бы хоть смотрел, куда блюешь!»

Я полагаю, что лишь единицы из вас сохранили бы разум и дееспособность на всю оставшуюся жизнь. Большинство бы сгинуло в глубинах домов скорби, и многочисленные поколения молодых психотерапевтов пробовали бы на них результаты исследований многочисленных поколений старых психотерапевтов.

Но не таков был Михаил Федорович Липскеров! А это был именно он. Иначе зачем бы моя фантазия пригнала паровоз «Иосиф Сталин» сорок первого года к пирсу порта города Замудонск-Камчатского? Так вот, отблевавшись в свое удовольствие, Михаил Федорович вытер слезящиеся глаза и задал Керту вопрос:

– Человек за бортом?

– За бортом, за бортом, – подтвердил Керт, слегка захлебываясь.

– А чего ты там делаешь? – совершенно справедливо задал второй вопрос Михаил Федорович. Ибо нужно же выяснить, что именно делает человек за бортом. Может, это у него страсть такая – купаться по ночам в Авачинской бухте… Или, может быть, он – иностранный разведчик, пытающийся узнать, как проводит ночь атомная подводная лодка. Или есть еще какая уважительная причина ошиваться около помянутой атомной подводной лодки. Мало ли что… И нужно доподлинно выяснить, принесет ли человеку за бортом вытаскивание его на борт какую-никакую пользу. Все не так просто, ой, не так…

Был у меня один знакомый малый из глухого села, не знавший о существовании теплых туалетов и ничего никогда не слышавший о ночных горшках. Так он, по неведению, по ночам выходил «до ветру» на крыльцо и писал на еще не остывшую от дневного зноя землю. А потом его перевезли в город Калязин, где временно поселили в четырнадцатую палату городской больницы по случаю ликвидации камней в почках. И ночью ему захотелось писать. К слову сказать, ему уже много лет по ночам хотелось писать, и наука не могла объяснить этого феномена, потому что не занималась его исследованием, не видя в этом феномене особенного феномена. Так вот, ночью этот малый встал и, вместо того чтобы пописать в банку из-под лечо (а где ж в больнице города Калязина найдешь утку?), пошел, деревенщина эдакая, до ветру. В нашем случае – на полутемное крыльцо калязинской горбольницы. А полутемным оно было по причине ночи, а лампочку как свинтили в двадцать втором году при основании больницы, так и свинчивали каждый раз, когда ее ввинчивали. Такой был у калязинских горожан обычай. Но какой-никакой свет все-таки был – из-за звезд, светом которых исстари славился славный город Калязин. Так вот, этот малый, лишившийся камней в почках, полюбовался звездами, выпростал из фланелевых серых в розовый цветочек пижамных порток свой мочевой аппарат и стал писать. И все бы обошлось, если бы камни в почках ему удалили до конца. Но ему их удалили не до конца, потому что перед последним камнем скальпель затупился (а как ему не затупиться, когда камней в почках у моего знакомого малого было больше, чем на холме из давнишней рекламы банка «Империал»?), и его потащили точить в соседний гастроном к дяде Шарлю Азнавуряну, который официально точил топоры и ножи мясному отделу, а неофициально – всему городу. Но дядя Азнавурян в это время точил когти медведю Полу в цирке-шапито, чтобы Пол хоть чем-то походил на медведя. А за ним в очереди на точку стояли маникюрщица Тони Тайлер, герой всех городских событий, связанных с поножовщиной, Фифти Сент, какая-то сомнительная баба магометанского облика в глухой парандже с косой в руке. Так что хирург с тупым скальпелем Роджер Вотерс решил совместить стояние в очереди с питьем пивка в заведении «Шесть сушеных дроздов» и наточил скальпель лишь к ночи, когда рабочий день уже закончился, а идти за гроши в больницу после рабочего дня – ищите дураков. Поэтому он остался в заведении «Шесть сушеных дроздов», где поучаствовал в поножовщине с Фифти Сентом, завершившейся приходом сомнительной бабы магометанского облика в глухой парандже с наточенной косой. Вот почему мой знакомый остался с камнем в почке и его вернули в палату.

И вот он по старой деревенской привычке ссать только до ветру вышел на полутемное крыльцо калязинской городской больницы под звездную калязинскую ночь, чтобы в нее поссать. И поссал. И камень-последыш вылетел со страшной силой и ударил в висок точильщику Шарлю Азнавуряну, который завершал некий процесс с маникюрщицей Тони Тайлер.