Книга История Кометы. Как собака спасла мне жизнь - Линетт Падва

– Вот что, Вулф! – Резкий тон врача заставил меня прикусить язык. – Иногда боль полезна. Благодаря боли больной ложится отдохнуть или прекращает делать то, что для него вредно.

Затем он объяснил, что боль сродни состоянию мышц во время поднятия тяжестей. Нервы становятся более проводимыми и быстрее передают сигнал в мозг, и со временем мозг начинает болезненно реагировать даже на безобидный стимул. То, что раньше казалось вполне терпимым, становится разрушительным. Большинство лекарств не способны справиться с нарастающей болью без того, чтобы не вызвать побочных эффектов – язвы или повреждения почек. Зато сильные наркотики помогут.

– Мы отменим большинство лекарств, которые вам вредили, – продолжил врач.

Я принимал столько антидепрессантов, болеутоляющих и средств, противодействующих нежелательным побочным эффектам других лекарств, что стало непонятно, где кончаются проблемы, связанные с болезнью, и начинаются медикаментозные осложнения. Я понимал точку зрения врача.

– Не мучайтесь мыслью, что превратитесь в наркомана, – успокоил он. – Ваше тело нуждается в этом средстве, но вы не станете нарковампиром, которому требуется все больше и больше зелья.

Пришлось согласиться. Потребуется время для отвыкания от прежних лекарств и перехода на новый режим приема вызывающих омерзение фентаниловых «лепешек», какие должны были побороть боль, но у меня этого времени было достаточно.

После первого изнурительного курса назначенного врачом нового средства я стал чувствовать, что хоть я в жизни и не один, мне все равно одиноко. Несколько лет назад другой специалист по боли объяснил мне, что это тревожное явление заслуживает самого пристального изучения. Он заметил, что между страдающими от боли хрониками и их родными и друзьями образуется возрастающая душевная пропасть. Я этого не знал. Но оказалось, что моя с трудом сдерживаемая злость и неудовлетворенность от общения с ближними – распространенная психическая реакция. В людях, подобных мне, обреченных подолгу бороться с состоянием, которое незаметно глазу окружающих и даже не поддается определению словами, со временем что-то ломается.

Один хроник сформулировал суть того, что портит отношения больного с родными и друзьями, и в последующие годы будет постоянно преследовать меня. Это фраза: «Ну как, тебе не лучше?» Каким бы клеймом ни были отмечены люди с ампутированными конечностями, прикованные к инвалидному креслу или раковые больные, об этом принято молчать. Их недуг очевиден, и диагноз не вызывает сомнений. Что такое боль? Все, что касается позвоночника, – медицинские дебри, неизвестные большинству людей. Перерождение позвоночного диска. Ну и что? Мы все стареем. Осложнения после удаления дуг позвонка. Вот еще новости! Кифосколиоз и псевдоартрит. Да брось ты! А если никакая медицина не помогает, говорят: «Может, это все у тебя в голове?»

Больной все больше ощущает отчуждение. Если начинает говорить о своих болячках, рискует прослыть ипохондриком – вроде той пресловутой Дебби Хандры, которая, где бы ни появилась, тут же развалит любую теплую компанию. Однако если скрывать боль, на тебя начинают смотреть как на неисправимого стоика, отказывающегося от помощи, или как на человека, который не жалуется лишь потому, что недостаточно сильно страдает. Современные исследования не только подтверждают, что подобные рассказы не пустые разговоры: доказано, что навешивание ярлыков реально усиливает физические страдания больного. Неудивительно: депрессия и боль передаются одними и теми же нервными путями.

Я чувствовал, что ко мне относятся с антипатией, едва уловимой, но очевидной. Родные и друзья все больше уходили из моей жизни. Коллеги перестали звонить в ответ на мои звонки. Дочери не приезжали на выходные домой. Фредди допоздна задерживалась на работе. Друзья вечно играли в гольф или отлучались из города. Никто не говорил мне прямо в лицо, но я догадывался, что они думают: «Ты пристрастился к лекарствам… Превратил себя в развалину… Тебе нужно найти врачей получше… Ты не пробовал новые методы лечения… А то, чем ты лечишься, тебе только вредит… Ты просто не старался вылечиться». Неужели я действительно жалкий тип? Реальны ли мои подозрения? Ведь очень просто превратиться в параноика, если целыми днями думаешь об этой чертовой боли. Мне казалось, что моему обществу рады только Кометы, Коди и Сандоз.

Бедные собаки! Они стали моими постоянными компаньонами и психологами. Выслушивали мои жалобы, хотя с удовольствием пробежались бы по бережку. Терпеливо внимали, иногда поднимая брови и склоняя головы набок, пока я бубнил бесконечный список своих прошлых ошибок. Комета присутствовала на всех приемах у врачей и выхолащивающих душу тестах. А мой ущербный «водный мотоцикл» превратился в казино безумных мыслей о будущем, где заправлял верный Коди, тащившийся теперь к берегу почти так же медленно, как я.

Стыдно признаться, но именно Коди вывел меня из состояния самопоглощения. Однажды в три утра меня разбудил доносившийся с пола судорожный кашель. Этот кашель начался пару недель назад. Пес давился, и я подумал, что у него в горле застряла кость, но, засунув палец на всю длину его языка, не обнаружил посторонних предметов, а ощупав горло снаружи, не почувствовал никаких бугров. Ветеринару не пришло в голову назначать тринадцатилетней собаке рентген. Я купил пластмассовый шприц и начал перед едой брызгать Коди в пасть средство от кашля. Но в ту ночь звук изменился: пес не давился, а со свистом дышал, словно ему не хватало воздуха.

– Все в порядке, приятель, – успокоил я собаку.

Коди пытался подняться на лапы, но я осторожно уложил его на подстилку.

– Ну что с тобой? – спросил я, поглаживая его. И получил ответ, какого совсем не ожидал, – нащупал под шерстью на шее пониже горла круглое уплотнение.

Коди был нежнейшим, послушнейшим псом, которого я когда-либо имел счастье знать. Он сумел сам добрести до приемной ветеринара, но прыгнуть на смотровой стол ему не хватило сил. И безропотно позволил мне помочь ветеринару поднять его на поверхность из нержавеющей стали. Коди всегда доверял мне. Но на сей раз его черные глаза из-под крупных надбровных дуг умоляли увести его оттуда. Затем по следам слез на моих щеках он понял, что я не могу этого сделать. А надо было. Ком перекрывал ему дыхательные пути и мешал глотать. Мой верный друг словно не хотел знать свой диагноз – опухоль щитовидной железы. И пока не знал, мог тянуть сколько угодно долго. Но теперь проблема обозначилась и знание его как будто убило: не прошло и недели, как Коди ушел из жизни.

Через несколько дней после его смерти, несмотря на сильную, стреляющую в пальцы ноги боль, я долго плавал по озеру. Знал, что аккумуляторы на поплавках выдохлись почти так же сильно, как я сам, однако не мог исполнить последний долг. Казалось, что это не просто конец, а предел всему. Обгоревшие за день нос и плечи успели покрыться волдырями, а я по-прежнему не находил ответа, кроме одного – я в отчаянии. Прощание с близким существом не входило в мои планы на лето. Попробовал бы сейчас мне кто-нибудь сказать, что жизнь справедлива, и такие потери – часть нашего существования. Трудно было еще меньше хотеть жить. Я опустил прах Коди в озеро.