Книга Величья нашего заря. Том 2. Пусть консулы будут бдительны - Василий Звягинцев

Примерно так Лютенс в детстве увидел в магазине «Вулворт» перочинный ножик с полусотней лезвий и иных приспособлений и страстно возмечтал стать его обладателем, но стоил он больших по тем временам денег, а отец субсидировать покупку отказался, объяснив, почему именно. Всеми правдами и неправдами Лерой предмет своей мечты всё же приобрёл и немедленно понял, что отец был прав – более бессмысленного и нефункционального предмета, чем этот нож, он в жизни не видел. И, кажется, до тех пор, пока он не затерялся бесследно, ни разу не воспользовался им по назначению, если оно вообще было.

По коридорам и внутренним лестницам Лютенс прошёл на первый этаж правой половины здания, занимаемый консульским отделом, и вскоре через довольно захламленный участок коридора возле туалетов попал в вестибюль перед залом, где даже и сегодня томились в очереди сотни людей, чающих получить въездную американскую визу. Юдоль скорби, выражаясь библейским языком. Многие страдальцы добирались сюда даже и из-за Урала, чтобы после двухминутного собеседования через окошко, похожее на кассу провинциального кинотеатра, получить от злобной даже на вид, но прекрасно говорящей по-русски дамы отказ. Трагизма обстановке добавляли развешанные по стенам и над окошками таблички: «Причины отказа в визе не объясняются, апелляции не принимаются. Повторное обращение рассматривается по истечении года». Сколько же ругани, рыданий, тихих слёз и громогласных проклятий слышали эти стены! А казалось бы – хрена ли в той Америке? Не пустили – и слава богу. Можно в России подыскать занятие даже и поинтереснее, за те же деньги.

Причём опытный взгляд легко отличал просителей туристических виз от желающих «свалить» в «твердыню демократии» на ПМЖ.

Смешавшись с потоком направляющихся к выходу граждан, частью счастливых, но в большинстве удручённых (соотношение везунчиков и неудачников примерно один к трём), Лютенс, на минуту ощутив свою причастность к этим людям и их проблемам, вышел в боковую дверь к домику Шаляпина и мимо него на бульвар, где мгновенно растворился в несколько чрезмерном для этого времени числе прохожих.

Кроме общего впечатления от реакции москвичей на провал очередной попытки «демократизации» не приспособленного к этому общества, Лютенс хотел собрать личную, по-настоящему достоверную информацию, подтверждающую или исключающую слухи о вводе в Москву для подавления мятежа войск из некоей «другой России». Сама эта мысль казалась бредовой, но слишком многие, в том числе и сотрудники посольства, утверждали, что почва под такими слухами имеется. Кто-то сам видел солдат в незнакомой форме, кто-то даже демонстрировал золотую монету, очень похожую на российские дореволюционные (до четырнадцатого года), но с новыми датами и профилем отнюдь не Николая Второго.

Конечно, такой артефакт (или попросту подделка) не есть доказательство потрясения основ мироздания, но тем не менее. Слухи множились, обрастая совсем невероятными деталями, официальные ТВ и пресса ничего не сообщали, а «жёлтую» переполняли материалы, в большинстве откровенно заказные и провокационные.

Неожиданности, не виданные в Москве с дней ГКЧП и «хасбулатовского путча» 1993 года и знакомые Лерою только по кинохроникам, начались сразу, как только Лютенс перешёл через подземный переход и вышел на Новый Арбат. Впервые с момента, когда узнал о неудаче, разведчик осмелился выйти из посольства. Намёк посла о возможности его ареста он принял абсолютно всерьёз. Знал и возможности российских спецслужб, и подлую беспринципность соотечественников. Из окон посольства обзор был минимальный, а телевизионщики репортажами с улиц отчего-то не увлекались, предпочитая транслировать официальные заявления, материалы зарубежных корреспондентов и новости «с мест», долженствующие заверить зрителей, что в стране есть куда более интересные дела, чем нечто, постепенно в их трактовке приобретающее уровень хулиганского налёта на президентскую дачу не вполне нормальных «отморозков».

Зато очень много времени уделялось скрупулёзнейшему разъяснению сути, смысла и исторической подоплёки теперешних антироссийских демаршей Запада, в особенности США.

Прежде всего он увидел два военных блокпоста, размещённые один на Новом Арбате перед пересечением с Новинским бульваром со стороны центра, второй – на Садовом кольце, обращённый фасом к Смоленской площади. Они контролировали всю эту стратегическую развязку, явно имея в виду большое количество находящихся поблизости важных объектов.

Выложенные из больших, килограммов по сто, мешков с песком, люнеты[83]в рост человека, возле бойниц не только пулемёты «ПКМ» на треногах, но и АГС «Пламя». Четыре бронетранспортёра, установленные по осевым линиям проспектов, «валетом» – направив стволы тяжёлых башенных пулемётов в противоположные стороны. Грамотно поставлены – с тротуара не подбежишь и гранату не кинешь, движущиеся сплошным потоком, без интервалов, машины помешают, а сам автомобильный поток сокращён до одной правой полосы в каждую сторону. Из машин рискнёт стрелять по постам только старый, опытный самоубийца – по всей ширине улиц демонстративно разложены широкие ленты с острыми двадцатисантиметровыми шипами, из ряда не выскочишь и пешком никуда убежать не успеешь. В поле зрения Лютенс с ходу насчитал целых шесть парных патрулей с автоматами на изготовку. Видимо, порядок таким образом поддерживается как минимум по периметру Садового кольца. И мосты через Москву-реку наверняка ещё надёжнее блокированы.

Осадное положение в чистом виде, и в то же время особо в глаза не бросается, комендантский час, кажется, тоже не вводился. Одним словом, как русские выражаются – «повышенные меры безопасности». Лютенс подумал, что в Штатах в подобном случае меры безопасности выглядели бы, как лучше сказать – истеричнее, что ли, поскольку в каждом тревожном случае американские власти, полиция и даже армия начинают защищать прежде всего самих себя, не считаясь с законами и нравственными нормами. Всех прочих – только по остаточному принципу. Закон – полицейский и солдат имеют право стрелять на поражение в любом случае и по кому угодно, если сочтут, что им угрожает опасность.

Автомобильное движение, отметил разведчик, само по себе в несколько раз меньше, чем обычно. Люди, интуитивно оценивая обстановку, решились без нужды не рисковать, мало ли что: и машину под предлогом «особого положения» или чего-то ещё отнять могут, а то в заварушку какую влезешь… Пешком – оно надёжнее, или уж на общественном транспорте подъехать, куда нужно.

Прямо напротив поста Лютенс и остановился, благо там же кучковались ещё с десяток человек, все мужики, естественно, женщины сборищ с милитаризованным оттенком избегают, если не имеют непосредственного повода. А здесь для них повода не было. Мужчины, судя по всему – сплошь отслужившие, кто солдатом, а кто и офицером, в возрасте от тридцати до шестидесяти, и, что интересно, совсем никого там Лютенс не заметил из «креативного класса». Те и в армии не служат, и смотреть на наглядную картину торжества ненавистной власти не могут без омерзения. Оттого собирались и обсуждали случившееся совсем в других местах. Или – паковали чемоданы, собираясь, как в тех кругах выражаются, «валить» в любую страну, где за профессиональную русофобию дают вэлферы. А эта публика, собравшаяся у перекрёстка, в целом одобряющая очередное «наведение порядка», просто оценивала и обсуждала, как оно и что.