Книга 16 наслаждений - Роберт Хелленга

Книга была проложена промокательной бумагой для поглощения влаги, но украшенный вышивкой переплет, поврежденный так сильно, что уже не подлежал восстановлению, был влажный и неприятный на ощупь. Я держала книгу с осторожностью. Название было неразборчиво, но я смогла понять, что это молитвенник – по крайней мере, книга выглядела как молитвенник – возможно, семнадцатого века, в довольно плачевном состоянии. Это все, что я могла заметить.

– Что еще вы можете мне о ней сказать?

– Книги в переплетах, украшенных вышивкой, были популярны среди высшего класса с пятнадцатого по семнадцатый век. Обычно это религиозные или богослужебные книги. Они имели большее распространение во Франции, Германии и Англии, чем в Италии, хотя несколько экземпляров сохранились и здесь. Самые ранние относятся к тринадцатому веку и были в основном расшиты монахинями в монастырях.

– Теперь откройте книгу.

Я сделала это крайне осторожно, как будто открывала коробку со змеей или каким-то отвратительным насекомым, но название было стандартным; «Le pregmere cristiane preparate da Santa Giuliana d'Arezzo» и содержание знакомым: подборка из Миссала[99]– заупокойная служба, покаянные псалмы, часослов и так далее – вплоть до персональных молитва христианина. Я успокоилась. То, что, я боялась, окажется трудным, оказалось простым. Хотя было досадно, что переплет погиб. Переплет, возможно, был более пенным, чем сама книга Она взяла у меня книгу и распахнула ее посередине. – Посмотрите, – сказала она, – видите: две книги были переплетены вместе.

Она пододвинула свой стул, чтобы мне было лучше видно; я развернула свой так, чтобы мы сидели плечо к плечу. Она положила открытую книгу на стол. Я увидела страницу со вторым названием: «I sonetti lussuriosi di Pietro Aretino».[100]Я для себя перевела слово lussuriosi как «сладострастный».

– Практика соединения двух книг под одним переплетом, – я по-прежнему говорила авторитетным голосом, – в целом, не была редкостью в начале Средних веков, но это крайне необычно для семнадцатого века.

– Да, – сказала она, – но у нас здесь и compagnia[101]странная.

Она начала перевертывать страницы.

– Что собой представляет мужчина? – наконец спросила она, посмотрев на меня.

– Не имею понятия, – сказала я, чувствуя себя при этом крайне взволнованно.

– Вам пора было уже это понять.

Я ничего не ответила.

– Мужчина, – продолжала она, – это набор китайских коробочек. Он – народный философ, последователь учения Платона. Он – агрессивный воин, Ахиллес или Одиссей. Он – отец семейства и домашний тиран, пучок нервов, потому что в действительности он иррационален и труслив. А его внутренняя сущность представляет собой собрание образов, маленькую картинную галерею, столь же приватную, как уборная римского папы в Ватикане. Давайте я вам покажу.

Она продолжала переворачивать страницы одну за другой, пока не дошла до иллюстрации. – Я думаю, вот, что пыталась описать сестра Джемма, – сказала она. – Вы видите сходство с чудовищем?

То, что я увидела, действительно напоминало какое-то чудище, но я была сильно смущена и не могла заставить себя посмотреть на него пристально. Я покачала головой и чихнула, как будто только что посмотрела прямо на солнце в яркий солнечный день. Я не могла сосредоточить взгляд.

– Вы видите руки и ноги, – продолжала настоятельница, – как сплетенные щупальца гигантского кальмара.

Теперь я видела его – мужчину, готовящегося залезть на женщину сзади. Они были нарисованы так, что головы обоих были скрыты их телами. Анус мужчины смотрел на читателя как огромный темный глаз, его член, мастерски изображенный в перспективе, свисал вниз, похожий на нос, как хобот слона или как огромный крючковатый клюв.

Она открыла следующую иллюстрацию: женщина лежала на спине, с поднятыми вверх ногами, а мужчина опускался на нее сверху. Конечно же, я выдела всякие картинки – кто не видел их в наше время и в моем возрасте, – но я действительно не могла смотреть на эти рисунки в присутствии настоятельницы. Мне было слишком неловко.

– Ну, – спросила она, – что скажете?

– Это крайне необычно.

– Вы ведь ничего подобного никогда не видели?

– Точно такое нет, хотя сестра однажды водила меня в книжный магазин для взрослых.

– В «книжный магазин для взрослых»?

– Магазин, где продают порнографические издания.

– Как интересно. И вы называете магазинами «для взрослых»? Это было в Чикаго?

Она произнесла «Чикаго» со звуком «ч», как в слове «Чайковский», – так делает большинство итальянцев.

– Да. Мужчины за вход туда платят пятьдесят центов, а женщин пускают бесплатно. Там на стенах, на полках выставлены журналы, а книги лежат на крутящихся подставках, как перед магазинами по обмену книг в бумажных обложках. Это было довольно отвратительно. Я хотела уйти, но Молли велела мне остаться.

– Молли – это ваша сестра?

– Да. Она всегда делала то, что хотела. «Тебе пора знать такие вещи», – твердила она. Как в библиотеке она то и дело кричала мне: «Посмотри на это, посмотри на это!».

– В магазине было несколько секций, как в продуктовом или в бутике.

Там было все на любой вкус. Я не очень-то помню, что было на обложках журналов и книг. Что я хорошо запомнила, это то как мужчины, стоящие вокруг, делали вид, будто они невидимки. Никто ни на кого не смотрел. Они все ходили по магазину с опушенными вниз глазами. Они словно скрывались. Там были бизнесмены в строгих костюмах, солдат с надвинутой на лоб фуражкой, несколько молодых парней, похожих на студентов колледжа. И никто ничего не говорил. Мне кажется, они нас боялись.

– Братство мужчин, мужчин, – сказала она. – Вы понимаете, о чем я говорю? Они скорее будут смотреть на картинки, чем на настоящую женщину.

– Я об этом так не думала.

– Картинки их не пугают. Они не могут ничего сказать в ответ.

Я испытала облегчение, когда она закрыла книгу. Как будто кто-то выключил яркий и раздражающий свет.

– Вы что-нибудь слышали об Аретино?

– Имя кажется знакомым.

– Он был удивительным человеком. Он написал биографию святой Екатерины, но на самом деле он больше прославился как сатирик. Его называли «бичом принцев», и все его боялись – даже римские папы – за острый язык. Он мог высмеять любого. И, конечно же, было неважно, говорил он правду или нет.

– Это он сделал эти рисунки?