Книга Обнаженные мужчины - Аманда Филипаччи

– Перестань, Джереми! Ты же знаешь, что хочешь меня. И ты знаешь, что единственный способ избавиться от искушения – уступить ему. Воспротивься – и твоя душа заболеет от тоски по тому, что себе запретила, и заболеет от желания того, что ее чудовищные законы сделали чудовищным и незаконным.

– Где ты слышала эти премудрости? Их говорила твоя мама?

– Нет, леди Генриетта этого не говорила. Это слова лорда Генри из «Портрета Дориана Грея». И я поставила эту цитату эпиграфом к моей биографии Шалтая-Болтая. В них – идея этого рассказа.

– Неудивительно, если учительница думает, что у тебя дома не все благополучно.

– Да пошел ты! Разве эта цитата не произвела на тебя впечатления? Разве ты не видишь в ней истину?

– Да, она произвела на меня впечатление. Она вернула меня к реальности благодаря слову «незаконный». Слово «чудовищный» оказало на меня особенно сильное воздействие. Хочешь узнать, в чем оно заключается?

– В чем?

Я снимаю телефонную трубку и говорю:

– В звонке твоей матери.

Сара сердито стискивает мои щеки своими ладонями и в отчаянии кричит мне в лицо:

– Но ты же неправильно толкуешь Оскара Уайльда!

– Отпусти, – говорю я, с трудом выговаривая слова из-за стиснутых щек.

Она отпускает, с недовольным видом поднимает руки и начинает медленно кружиться, покачивая бедрами и изгибаясь. При каждом повороте она щелкает пальцами и притоптывает, как испанская танцовщица. Ее красивые груди дрожат, как желе.

В конце концов, позвонить Генриетте – не такая уж хорошая идея, особенно в то время как Сара старается меня отвлечь. И я беру чистый лист бумаги и ручку.

– Что ты делаешь, Джереми? – интересуется Сара.

– Пишу письмо, в котором во всем сознаюсь. Отправлю его твоей матери по почте, когда буду отвозить тебя домой.

Я пишу: «Дорогая», а потом задумываюсь: не лучше ли написать «Леди Генриетта», или «Генриетта», или «Леди», или «Миссис леди Генриетта», или что-нибудь еще. Сара выхватывает ручку у меня из рук и рисует на моем письме физиономию Микки-Мауса.

Отдавая мне ручку, она поясняет:

– Теперь ты можешь писать письмо вокруг этого, и я уверена, что маме понравится рисунок. Приятнее читать письмо, когда имеется иллюстрация, поясняющая текст.

Я разрываю письмо и беру чистый лист. Я пишу: «Дорогая Генриетта» и ставлю точку. Сара пытается снова вырвать у меня ручку, но на этот раз я опережаю ее. Тогда она тянется к письму, но я прижимаю его и ручку к груди. Я сижу в кресле, напряженный и неподвижный.

Она становится у меня за спиной и обвивает меня руками. Ее холодная пластмассовая маска прижимается к моей щеке.

– Я хочу поцеловать тебя, Джереми, но не могу из-за этой ужасной маски, которая на мне.

– Не снимай ее! – ору я, поскольку боюсь увидеть детское лицо той, которая так меня заводит.

Она запускает руки мне под рубашку. Я отталкиваю ее и рявкаю:

– Прекрати!

– Что?

– Это! – кричу я.

– То, что я делаю, или то, что я говорю?

– И то, и другое! – выкрикиваю я ей в лицо.

Но она не прекращает, и я снова ее отталкиваю, она опять возвращается, так что в конце концов я соскакиваю со стула, бросаюсь в спальню и прихожу обратно с длинным черным носком – возможно, тем самым, который сослужил мне такую хорошую службу в Диснейленде. И теперь, уже во второй раз, верный носок приходит мне на выручку. Правда, коли на то пошло, в прошлый раз носок не так уж хорошо мне послужил. Я становлюсь перед Сарой, возле кушетки, и говорю:

– Садись.

Она садится на кушетку.

– Нет. На пол. Она повинуется.

– Ложись.

– Ух ты! – восклицает она и ложится на пол, и ее белое обнаженное тело сияет, маня меня.

– Подними руки над головой, – приказываю я.

Она поднимает их, а я завожу ее руки по обе стороны ножки кушетки, а затем связываю запястья вместе носком.

– Чудесно, – говорит она. – Теперь мы немного занялись связыванием. Это значит, что ты возбужден, правда?

Игнорируя ее, я возвращаюсь к своему письму.

– Джереми, предполагалось, что ты останешься здесь, – возражает Сара.

– Ничего подобного.

– О'кей, тогда я тебя навещу. – И она легко вынимает руки из-под узла носка и снова начинает ко мне приставать.

Носок подвел меня во второй раз. При следующей стирке я не буду применять порошок, смягчающий ткань. Не потому, что если бы носок не был таким мягким, Сара не смогла бы высвободить руки. Нет, я не такой уж тупой, чтобы полагать, будто легкость, с которой освободилась Сара, – результат мягкости ткани. Я лишу носок смягчающего средства при его следующем купании за то, что он постоянно меня подводит.

Я иду в ванную, залезаю на унитаз и снимаю с потолка наручники.

При виде наручников Сара делает резкий вдох и произносит:

– Блеск! Наручники. Ты – волнующая личность, Джереми.

С помощью наручников я приковываю запястья Сары к ножке кушетки в том же положении, что и прежде. Она не сопротивляется. По-видимому, это доставляет ей удовольствие. Вероятно, она видит в моем поступке силу и вызов и думает сейчас: «Ты можешь делать со мной все, что хочешь, Джереми, но вот увидишь: я все-таки настою на своем».

Я возвращаюсь к столу и смотрю на слова «Дорогая Генриетта», написанные на бумаге.

– Джереми?

Я игнорирую ее, пытаясь сосредоточиться. А что, если начать так: «Я совершил ужасное преступление», или: «Это письмо, в котором я признаюсь во всем»?

– Джереми, посмотри на меня. – Я смотрю на нее.

– Что?

– Не мог бы ты сесть немного ближе?

– Нет.

Я снова смотрю на страницу. А может быть, лучше начать так: «Мне очень жаль, что приходится писать Вам это признание»? В конце концов я зачеркиваю «Дорогая Генриетта» и пишу ниже: «Миледи». Это самое почтительное обращение, какое я могу придумать. Затем можно начать вот так: «После того, как Вы прочтете это письмо, я не буду Вас винить, если Вы захотите убить меня».

Сара говорит:

– Я никогда еще так не развлекалась. Это так возбуждает! Но не дразни меня слишком долго. Не держи меня слишком уж долго прикованной.

Я игнорирую ее, чего нельзя сказать о Мину: она с большим любопытством смотрит на Сару. Она никогда прежде не видела, чтобы кто-нибудь вот так лежал на полу. Но скоро это перестает ее занимать, и она продолжает кататься на спине из-за своей течки.

Сара умолкает на какое-то время, потом начинает жужжать и наконец говорит: