Книга Блистательные неудачники - Леонард Коэн

– Вчера свой след на холмах Монреаля оставил англо-шотландский банкир. Сегодня настала очередь квебекского националиста ставить свое имя в паспорте новой Лорентидской Республики!

– Vive la République![49]

Нам этого хватило с избытком. Мы нечленораздельно проорали что-то в знак одобрения. Обвив мое тело, прохладная рука повернулась так, что теперь ладонь получила беспрепятственный доступ к покрытым волосами овалам. Кепки взлетали над нами в воздух, как зерна маиса в машинке для воздушной кукурузы, и никому не было дела до того, чью кепку он поймает, потому что все они принадлежали нам в равной степени.

– Вчера была очередь англичан брать себе французскую прислугу из наших поселков в Гаспе. Вчера была очередь французов читать Аристотеля и ходить с гнилыми зубами.

– Уууууу! Позор! К стенке!

Я вдыхал запах ее одеколона, подаренного ко дню рождения, и пота – это возбуждало гораздо сильнее, чем если бы нас представили друг другу и мы назвали бы свои имена. Она, в свою очередь, плотно прижимала низ живота к засунутой мне в брюки руке, получая тем самым свою долю удовольствия от эротического вторжения мне под исподнее. Я тем временем протянул свободную руку назад и схватил ее крепкую, как футбольный мяч, левую щеку, от чего мы оказались как бы замкнутыми друг на друге.

– Сегодня очередь англичан жить в грязных домах, а французов – бросать бомбы в их почтовые ящики!

Ф. от меня отцепился, чтобы протиснуться поближе к оратору. Я протянул назад вторую руку и замкнул ее на правой щеке. Голову на отсечение даю, мы с ней были как Гуттаперчевый Мужчина и Гуттаперчевая Женщина, потому что я, казалось, мог коснуться любой части ее тела, а она без устали продолжала путешествие у меня в трусах. Мы начали ритмично двигаться в такт дыхания толпы, ставшей нам семьей и одновременно инкубатором наших желаний.

– Кант сказал: если кто-то превратит себя в червяка, разве сможет он предъявить претензии тому, кто его раздавит? Секу Туре сказал: что бы там ни говорили, психологически национализм неизбежен, и все мы националисты! Наполеон сказал: потеряв независимость, нация теряет все. Но говорить ли Наполеону эти слова, обращаясь к толпе и восседая на троне, или взывать к пустыне моря из окна заброшенной хижины – это выбирает История!

Разносторонняя эрудиции оратора, видимо, значительно превосходила интеллектуальные возможности толпы, потому что в ответ раздалось всего несколько возгласов. Именно в этот момент я заметил краем глаза, что Ф. взбирается на плечи нескольких крепких парней. Когда в толпе его стали узнавать, воздух взорвался приветственными криками, и оратор поспешил ввести этот спонтанный взрыв энтузиазма в русло общих настроений разгоряченного сборища.

– С нами вместе выступает еще один патриот! Это человек, которого англичанам не удалось лишить чести даже в их собственном парламенте!

Ф. качнулся назад, пытаясь устоять на сплетенных в узел подсаживавших его руках, сжатый кулак моего друга взлетел вверх, как перископ погружающейся подводной лодки. Теперь, когда присутствие известного ветерана осенило происходящее новой мистической актуальностью, оратор вновь заговорил, причем так, что, казалось, он поет. Его голос ласкал нас и нежил почти так же, как мои пальцы – ее, как ее пальцы – меня, его голос раскручивал нашу страсть, как вода потока – стонущее водяное колесо, я чувствовал, что мы все, не только девушка позади меня, мы все вместе все ближе подходим к коллективному оргазму. Наши руки так тесно переплелись, что я уже не знал, сам ли я сжимаю себе член у основания или это ее взмокшая и напрягшаяся промежность! У всех нас руки стали как у Гуттаперчевого Человека, мы ласкали ими друг друга, обнаженные ниже пояса, покрытые потом и соками собственных тел, обвитые томящей, манящей, зовущей гирляндой из маргариток!

– Кровь! Что значит для нас Кровь?

– Кровь! Верните нам нашу Кровь!

– Резче оттягивай! – крикнул я, но кто-то раздраженно цыкнул на меня зубом.

– От самых истоков возникновения нашей расы Кровь питала нас своим невидимым током жизни, определяя нашу судьбу. Кровь дает жизнь телу, Кровь питает духовный источник расы. С Кровью передается наследие наших предков, Кровь определяет контуры нашей Истории, на Крови расцветает цветок нашей Славы. Никому не дано изменить ход тока Крови, и все их ворованные деньги не смогут осушить нашу Кровь!

– Отдайте нам нашу Кровь!

– Верните нам нашу Историю!

– Vive la République!

– Продолжай, не останавливайся! – крикнул я.

– Елизавета, убирайся домой!

– Еще! – просил я. – Еще давай! Encore![50]

Демонстрация захлебнулась. Гирлянда из маргариток рассыпалась. Оратор сошел с пьедестала. Все вдруг повернулись ко мне лицом и стали расходиться. Я пытался задержать их, хватая за одежду.

– Не уходите! Пусть он еще говорит!

– Patience, citoyen[51], революция началась.

– Нет, дайте ему говорить еще! Никто из парка не уходит!

Толпа текла мимо меня, люди были явно довольны. Сначала мужчины улыбались, когда я дергал их за одежду, принимая мою ругань за революционный энтузиазм. Сначала женщины смеялись, когда я брал их за руки, чтобы найти там следы собственных лобковых волосков, потому что мне нужна была она, та девушка, с которой я слился в танце, девушка, оставившая у меня сзади на рубашке округлые потные отметины своей груди.

– Не уходите. Останьтесь! Закройте парк!

– Отпусти мою руку!

– Хватит за одежду цепляться!

– Нам надо возвращаться на работу!

Я попросил трех здоровых парней в майках с надписью «QUÉBEC LIBRE», чтобы они подняли меня себе на плечи. Я стал карабкаться по чьим-то штанам, чтобы залезть на майку и обратиться к расходящейся семье с высоты плеча.

– Стряхните с меня эту гниду!

– Он похож на англичанина!

– Он выглядит как еврей!

– Вы не можете сейчас уйти! Я еще не кончил!

– Этот малый – просто извращенец какой-то!

– Давайте из него все дерьмо выбьем. Он, должно быть, и в самом деле извращенец.

– Он у девушек руки нюхает.

– И свои руки нюхает тоже!

– Подозрительный тип!

Тут ко мне подошел Ф., могучий Ф., который удостоверил чистоту моей породы и повел меня прочь из парка, ставшего теперь совсем обычным парком с лебедями и раскиданными по дорожкам обертками от сладостей. Держась за руки, мы вышли на залитую солнцем улицу.

– Ф., – плакался ему я, – я так и не кончил. У меня снова ничего не вышло.