Книга Касторп - Павел Хюлле

— Так это вы!

Наш герой надолго запомнил эту сцену. Тощий, протянув руку, сказал:

— Ионатан Грей, очень приятно!

На что Морж, подобравший наконец мыло, подал Грею свободную руку и произнес:

— А я Вольфрам Альтенберг. К вашим услугам!

Выслушивать раз в неделю их тирады было даже забавно и уж никак не скучно. При этом отчетливо ощущалось, что, пользуясь услугами «Вармбада» три раза в неделю, они с особенным нетерпением ждали пятничных процедур, ибо проявить присущие обоим актерские способности — отдавали ли они себе в этом отчет, другой вопрос, — могли лишь в присутствии третьего, стороннего лица, исполняющего скромную, но важную роль публики. Так что Ганс Касторп оживлял в «Горячих водолечебницах» не только тело, подвергавшееся целительному воздействию морских солей и электрического тока, но и ум, который невольно приходилось напрягать, дабы улавливать смутный дух эристики[28], витавший над ваннами.

Из описания первой схватки, завершившейся рукопожатием двух голых людей, у читателя может сложиться совершенно неверное впечатление, будто обоих интересовала исключительно политика. Да, в определенной степени все, о чем они говорили, имело политическую окраску, ибо такова уж была эпоха с ее всеобщим избирательным правом, огромными армиями, народными массами, одинаково жаждущими хлеба и зрелищ, наконец, промышленностью, с каждым годом производившей все больше пушек, автомобилей, локомотивов и оснащенных новейшим вооружением судов, — однако столь же ярко, если не ярче, полемические натуры Ионатана Грея и Вольфрама Альтенберга проявлялись и в областях, отдаленных от политики на тысячи световых лет.

Таков, например, был вагнеровский сюжет. Достаточно оказалось Альтенбергу в одну из пятниц, плюхнувшись в ванну, начать насвистывать — с истинной виртуозностью — партию фанфар из «Тангейзера», как Грей спросил:

— По-вашему, Вагнер действительно хороший композитор?

— Вы употребили совершенно неподходящее определение. Хорошим может быть состояние вашей печенки. Плохой может быть погода. Вагнер — гений, — Альтенберг просвистел еще несколько тактов. — Хороший или плохой позволительно сказать, например, о Шуберте, но никак не о гении. Гений, господин Грей, выше всего остального. В том числе невежества и очковтирательства.

— Слушайте внимательно, молодой человек, — Грей поглядел на Касторпа. — Только что нам довелось узнать, что Шуберт не был гением. А кем тогда, если не гением, был, по вашему мнению, господин Альтенберг, ве́нец Франц Шуберт?

— Способным музыкантом. Разумеется, ни один здравомыслящий человек этого отрицать не станет. — Альтенберг жестом подозвал банщика, чтобы тот подогрел ему воду. — Однако молодежь, — тут он поклонился Касторпу, — молодежь, у которой есть идеалы, тянется к гению, инстинктивно тяготеет к величию, не так ли?

— Вагнер стремится купить вас напыщенностью, помпезностью, обилием ненужных нот, — Грей сел в ванне и простер руку в сторону Касторпа. — Это все дилетантизм, фанфаронство, мишура. Да, у него есть несколько удачных мелодий, но они приправлены густым, неудобоваримым соусом. И такое вы называете гением, господин Альтенберг? Гений — это утренняя легкость, полуденная чистота конструкции, легкая вечерняя меланхолия. А Вагнер? Тяжело нагруженная телега целые сутки тащится по непроходимому лесу, внушая нам, что это прагерманская душа стонет в песке, хлюпает по болоту, хрустит в костях возницы. Поистине трудно отыскать большее недоразумение в искусстве.

— За подобный вздор надо привлекать к суду, — Альтенберг утер вспотевшее лицо полотенцем. — Но я воспользуюсь вашими же словами, чтобы кое-что вам разъяснить, Грей. Несколько удачных мелодий? Да это же именно Шуберт! Утренний кофе. Потом прогулка по Пратеру. Вечером вино при луне. Как это говорили? Мастер настроения. Вот-вот, но в кафе и салоне.

Ионатан Грей только сделал вид, что проглотил оскорбление. Обращаясь теперь исключительно к Касторпу, он заговорил хотя и спокойно, но с полной убежденностью.

— Вы, наверно, слышали Струнный квинтет до мажор? Вместо второго альта — как это было у Моцарта — там вторая виолончель. Мы ведь понимаем, о чем речь, верно? Вместо альта — вторая виолончель. И в итоге: двойная линия басов, в квинтетах прежде не встречавшаяся. По мере того как одна взбирается вверх, вторая поддерживает ее и усиливает. Что же мы получаем? Невероятно глубокую темноту звучания. Мрак, выраженный чисто музыкальными средствами. Если кто-то этого не понимает, если не способен услышать — что ж… — Тут Ионатан Грей повернулся к Вольфраму Альтенбергу. — Остается только добиваться печально известной пессимистической тяжести. Ввести хор, трубы, барабаны, лепетать что-то о тайнах бытия и средневековых сказках, но с музыкой это имеет мало общего. Гений — это чистое искусство комбинирования, тонко воздействующее на чувства. Таким был Бах, особенно в своих фугах. Таков Шуберт — осмелюсь сказать — в каждом такте. А Вагнер? Красота, уничтоженная яростью помешанного на медных графомана. Невыносимые излишества, мещанская гордыня на фоне искусственных пальм, ярмарочных ковриков и выпиленных лобзиком лебедей!

Последние слова Ионатан Грей произнес, так энергично жестикулируя, что грязевой раствор выплеснулся из ванны и по полу растеклась большая лужа. Однако желаемого эффекта он добился. Вольфрам Альтенберг, будто задыхаясь, широко раскрыл рот, хлопнул ладонями по поверхности воды и крикнул:

— Хватит! Не позволю! Что вы тут мне тычете в глаза какой-то второй виолончелью?! Двойная линия басов! Кого это сейчас интересует? Искусство — это эмоции, но не те, что увлекут нескольких гурманов на исходе осеннего дня. Вам не нравятся хоры? Расширенный состав оркестра? Типичная позиция слюнтяев. Вам подавай тонкие сочетания. Все должно быть упорядочено: «тра-ля-ля» — мелодия идет вверх, «тра-ля-ля» — в последующей фразе опускается вниз. Как у вашего Баха. Предсказуемость, возведенная в ранг абсолюта. Между тем абсолют, подлинный абсолют музыки, господин Грей, — неожиданность. Мелодия, у которой нет ни начала, ни конца. Иными словами, незавершенная, революционная, тотальная по замыслу.

— Прошу прощения, как вы сказали: тональная? А может, банальная? Я не расслышал, — неожиданно перебил его Ионатан Грей.

Громкий звонок прервал неоконченный спор. Ганс Касторп, растянувшись в теплой морской воде, наслаждаясь приятным покалыванием, все время внимательно прислушивался, но не всегда успевал следить за аргументами противников. Порой его мысли, ненадолго обретя свободу, незаметно вырывались за пределы водолечебницы в совсем иные сферы. Иногда всплывали воспоминания о балтийских каникулах с матерью и отцом. Иногда он оказывался в доме Тинапелей, где пил чай с Иоахимом. Все чаще, однако, он думал о незнакомке, притом не вопреки, а согласно рекомендациям доктора Анкевица. Ибо тот прописал нашему Практику не только посещение «Вармбада», прогулки, неукоснительное исполнение своих обязанностей, а также тинктуру со стрихнином — по пятнадцать капель трижды в день, для общего поднятия тонуса. Нет, он, особо подчеркнув эти слова, дал еще один совет: