Книга Скандальная история - Дженна Питерсен

– Я не собираюсь здесь жить! – рявкнул он, высвободив руку.

Но жена вновь к нему потянулась.

– В таком случае… Тогда продай это поместье мне.

Доминик замер на мгновение – ему тотчас же вспомнилось, что он отдал деньги жены Коулу. Ей не на что было покупать поместье. Чувство вины переполняло его; ему вдруг захотелось рассказать Кэтрин все. И про своего отца, и про причину, по которой это поместье имело для него такое значение. Хотелось рассказать о том, какую гнусную сделку заключил он с Коулом.

Сделав над собой усилие, Доминик отвернулся. Какой смысл делиться с женой? Это только еще больше запутало бы их отношения.

– Все, Кэтрин, тема закрыта. Больше мы этот вопрос обсуждать не станем.

– Но…

Он пристально взглянул на нее:

– Говорить больше не о чем.

Кэтрин не сводила с него глаз – в них были обида и гнев. Коротко кивнув, она сказала:

– Ты можешь проигнорировать мое мнение, как если бы я была несмышленым ребенком, но ты не можешь помешать мне продолжать делать то, что я делала. Я не стану просить у тебя денег, но я и дальше буду заниматься нашим домом, потому что он того заслуживает.

С этими словами она вышла из комнаты, хлопнув дверью на прощание. Доминик тяжело вздохнул. Сердце у него непривычно ныло.

– Проклятие! – буркнул он себе под нос и обвел взглядом комнату, которую его жена хотела превратить в лучшую в доме гостиную.

Пожалуй, она была права. Из окна открывался прекрасный вид на лужайку возле дома и на купы деревьев вдалеке. В другой жизни, в другом доме он бы обязательно позволил ей поступить так, как ей хотелось. Он, возможно, даже стал бы ей помогать – хотя бы ради того, чтобы видеть радостную улыбку, появлявшуюся у нее на лице, когда она занималась обустройством дома. Их дома.

Да, он стал бы ей помогать, но только не здесь.

Доминик захлопнул крышку сундука и уселся на него сверху. Вытащив из кармана носовой платок, он утер пот со лба и тихонько выругался. Увы, ему до сих пор так и не удалось ничего обнаружить. Никаких зацепок никаких указаний на то, кто был его отцом и где этот человек мог сейчас находиться.

Разумеется, глупо было надеяться, что он сразу же наткнется на ответ, однако терпение его было на исходе. Он думал об этом много лет и уже почти не помнил, когда же эти вопросы стали для него наваждением.

После того как Коул во время безобразной сцены той памятной ночью сообщил ему, что он, Доминик, бастард он обратился к своей матери. Даже ребенком он всегда замечал, что мать держит его на расстоянии, что она холоднее к нему, чем к Коулу и Джулии. Однако он все же надеялся, что она даст ему ответы на его вопросы.

Но она была шокирована его расспросами и принялась отрицать все так неубедительно, что Доминик еще больше уверился: рассказанное Коулом – правда. Повторные расспросы всякий раз приводили к такому же результату. Было только одно исключение. Однажды поздно вечером он нашел свою мать в ее личной библиотеке. Она рыдала, лежа на полу. Обычно она держалась с удивительным хладнокровием, то есть была истинной леди. Но в ту ночь она напилась, и Доминик до сих пор помнил резкий запах хереса, которым Ларисса дохнула на него, когда он подбежал к ней решив, что матери стало дурно.

И впервые в жизни она не отвергла его помощь. Более того, она цеплялась за него, льнула к нему, когда он помогал ей подняться. Мать умоляла не рассказывать Харрисону Мэллори о том, что он увидел.

Сначала ему очень хотелось поступить иначе – пусть мать испытает на себе силу гнева, от которого она никогда не считала нужным защищать своего младшего сына. Но он не решился и тихонько отвел мать по черной лестнице в ее спальню.

И тогда она прошептала:

– Я любила его, Доминик. Если бы мне не пришлось покинуть его из-за Харрисона, все было бы по-другому.

Она посмотрела на него пристально и коснулась пальцами его лица. Это была первая и единственная ласка, которую он видел от матери. А потом она впала в пьяное забытье, и Доминик не успел воспользоваться ее неожиданной откровенностью.

На следующее утро она заявила, что ничего не помнит, и отчуждение между ними стало еще более очевидным. В конце концов, он перестал задавать вопросы, на которые мать отказывалась отвечать.

Тяжко вздохнув, он отбросил воспоминания. Ни к чему переживать заново невзгоды юности. Тем более что ему столько еще предстояло сделать. Столько сундуков обыскать.

Доминик окинул взглядом чердак. Повсюду стояли сундуки и всевозможные коробки и картонки. Те, что он уже открывал, он сдвигал в одно место, к пианино, стоявшему в углу возле, круглого окна. Странно было видеть этот инструмент на чердаке. Действительно, зачем его затащили сюда? Мэтьюз сказал, что инструмент поврежден. Почему же его тогда не выбросили?

Похоже, в этом доме вообще ничего не выбрасывалось. Что ж, тем лучше. Возможно, ему все-таки удастся обнаружить какую-нибудь зацепку. Но сколько времени на это потребуется? Ведь он еще даже и не начинал искать в жилых этажах…

– Проклятие! – Вскочив на ноги, Доминик пнул сундук носком сапога. Иногда ему казалось, что его поиски – дело совершенно безнадежное.

Внезапно он почувствовал, что изнемогает от усталости. Он действительно не высыпался по ночам. Правда, причиной была Кэтрин, так что жаловаться ему не следовало. А вот днем… Днем все было по-другому. Ему вдруг вспомнилось, с какой обидой она взглянула на него сегодня, и он снова вздохнул.

Нет-нет, не следует об этом думать. Просто он ужасно устал. К тому же проголодался. Конечно, ему пора перекусить. А потом он сможет осилить еще один сундук.

Доминик направился к лестнице и поспешно спустился в жилые покои. Он уже чувствовал во рту вкус чая, который заваривала миссис Мэтьюз, и сдобы, которую она пекла. Эта женщина была не только женой дворецкого, но и прекрасной кухаркой, а также экономкой.

Услышав смех жены, Доминик насторожился. Ведь Кэтрин очень редко смеялась. А затем послышался ее голос.

– Ах, Мэтьюз, вот уж об этом-то не стоит беспокоиться! – воскликнула она. – И не важно, что сказал мистер Мэллори. Поверьте мне, все будет хорошо. Да-да, все уладится. Хочет он этого или не хочет, а я заставлю его переменить отношение к этому поместью. Я заставлю его гордиться этим домом.

– Будем надеяться, – ответил дворецкий. – Пойду распоряжусь, чтобы все сделали немедленно.

Было совершенно ясно, что Кэтрин и в дальнейшем намерена игнорировать его, Доминика, распоряжения. Но все же он почувствовал, что на душе у него потеплело. Ведь эта женщина думала о нем, она о нем заботилась. И ей хотелось, чтобы он гордился этим домом. А интересовался ли кто-нибудь прежде его мыслями и чувствами? До появления в его жизни этой женщины никто не интересовался…