Книга Моему судье - Алессандро Периссинотто

— Барьер существует и по сию пору, — продолжала она, — только вот плюсы и минусы поменялись местами.

Я взглянул на нее, не понимая.

— Пять лет назад все, кто жил по ту сторону, мечтали переселиться сюда. А теперь нет. Теперь они гордятся своим кварталом, они же видят — приезжают телевизионщики, снимают их дома, и не для передач про нищету, как раньше, а потому что дома у них красивые, живые.

— А что изменилось за эти пять лет?

— Изменилось то, что под наш с друзьями дипломный проект дали деньги.

Мы прошли еще немного и потом пересекли невидимую границу, которая проходила посредине скоростной автомагистрали. По одну сторону чинные здания с крохотными и совершенно одинаковыми балкончиками, где развешивать белье запрещает жилтоварищество, у всех балкончиков — синие козырьки, опять же по решению жилтоварищества; а по другую — буйство желтого и оранжевого, зеленого и красного, где окна даже зимой утопают в цветах, где дети даже ночью смотрят из окон на воспитанных собачек и готовые взлететь монгольфьеры.

— Это самая большая декорация в мире. Когда-то стена была сплошь серой, разных оттенков смога. А сейчас изображает городскую жизнь, какой она могла бы стать. И главное, живущие здесь люди вдруг принялись ей подражать. Так что разрисованная стена теперь уже не просто образ идеального города, а портрет квартала.

Мы углубились в переплетение улиц и домов, умноженных игрой перспектив на фасадах. Окна поддельные чередовались с настоящими, настоящие дети — с нарисованными.

— Немного похоже на Евродисней, правда?

— Да, только билетов не нужно.

Она привела меня на пешеходную площадь, половину которой занимало что-то вроде амфитеатра. Повсюду росписи, изображающие спорт, музыку, танец, — и ни одного граффити, ни единой надписи из баллончика, нарушающей веселый разнобой красок.

— Вот эту часть проектировала я.

— Потрясающе! — отозвался я с готовностью. Хоть и не был уверен, нравится ли мне на самом деле. Что мне правда нравилось — так это энтузиазм Элоди, ее горение, вера в то, что в этих разрисованных стенах заключен секрет городского счастья. Я, к сожалению, замечаю, что во мне не осталось места для подобной веры, да и для веры вообще.

За амфитеатром располагалась пивная со столиками на улицах.

— Давай чего-нибудь поедим?

Я не возражал.

Мы уселись за круглый столик под зонтом с апельсиновой надписью «Оранджина» на голубом фоне.

Официант, заметив нас, немедленно подошел и поздоровался с Элоди:

— Мадемуазель архитектор, рад тебя видеть. Как поживаешь?

И раньше, чем та успела ответить, добавил:

— Дай я тебя поцелую.

И расцеловал в обе щеки, дважды в каждую.

— Лука, познакомься, это Жильбер, хозяин ресторана.

— Очень приятно.

Обмен любезностями, несколько замечаний о том, как идут дела, а идут они вроде хорошо, и наконец заказ: два салата «Ницца» и два светлых пива.

Мы ели с аппетитом, почти не разговаривая. Потом Элоди закрыла зонт и передвинула стул поближе ко мне, чтобы на нее падало солнце.

Я тоже откинулся на спинку стула, вытянул ноги и прикрыл глаза.

В зыбком полуденном воздухе настенные росписи казались живыми. Стояла тишина, как на безлюдном и выжженном африканском пляже.

Я оперся на подлокотник и стал искать руку Элоди, а она как раз искала мою. Мы сидели на солнцепеке не двигаясь, держась за руки, словно подростки или старички, как у Жака Бреля.

«Les vieux ne meurent pas, ils s'endorment un jour et dorment trop longtemps / Ils se tiennent la main, ils ont peur de se perdre et se per dent pourtant.[20]

He знаю, сколько мы просидели так молча. Порядочно, судя по тому, какая красная у меня физиономия сегодня вечером.

Потом Элоди стиснула мою руку. Я решил, что она хочет возобновить разговор, и сделал это как нельзя банальнее:

— О чем ты думаешь?

— Думаю, как странно переплетаются людские судьбы.

— Как это?

— Ты когда-нибудь задумывался, сколько народу тебе встречается каждый день? И с большинством из них ты уже никогда не увидишься?

— Поэтому мне и хочется жить в каком-нибудь городишке, чтобы вокруг были не только прохожие, знаешь, как эпизодические персонажи, которые потом мгновенно исчезают.

— А бывало так, чтобы жизнь совершенно случайно снова сталкивала тебя с теми же людьми?

— Бывало дважды. Первый раз в Хельсинки. Увидел в музее типа, с которым за год до этого в Эдинбурге мы делили комнату в общежитии. И еще — пару лет назад. На Центральном вокзале в Милане обращаю внимание на японское семейство: папа, мама и дочка лет двадцати. У дочки темные очки в совершенно жуткой оправе — желто-зеленой. Через день еду в Шамони—и кого я вижу? Японское семейство, созерцающее Монблан.

— Со мной тоже такое часто случается. Например, вон тот человек.

— Какой?

— Да вон, в желтой рубашке с закатанными рукавами. Сегодня утром, пока ты снимал деньги, он сидел на террасе в кафе рядом с нами, помнишь бар, где я смотрела цены? Ну вот. В таком огромном городе два незнакомых человека постоянно встречаются, в этом есть что-то сверхъестественное, да?

— Сверхъестественного я всегда побаивался.

— И я, по правде сказать.

Она опять стиснула мою руку и улыбнулась:

— Пошли?

— Пошли.

Мы снова оказались на одном из безликих проспектов и поравнялись с магазином оргтехники.

— Не возражаешь, если заглянем на минутку? — спросил я.

— Да что ты. Только в четыре у меня встреча.

— Я недолго. Лишь бы продавец попался толковый.

Продавец попался толковый.

— Мне нужен ноутбук, выше среднего уровня. Меня не интересует ни емкость жесткого диска, ни какая у него графическая плата, главное, чтобы он мог выходить в Интернет через мобильный телефон GSM.

Продавец показал две модели. Я выбрал ту, что подороже. Потом взял еще мобильник, рюкзак для компьютера и расплатился.

Элоди, выходя из магазина, удивленно посмотрела на меня.

— Ты всегда так делаешь покупки?

— Нет, это исключение.

Мне показалось, она встревожена, и тогда я погладил ее тыльной стороной ладони по щеке, чтобы успокоить, но не знаю, что у меня получилось, ведь если хочешь успокоить другого, нужно самому быть спокойным, а я не был.