Книга Бес в ребро - Георгий Вайнер

— А какой процент вещей вы возвращаете пассажирам?

— Процентов двадцать, я так думаю, приблизительно одна пятая часть находит своих прежних хозяев, — сказала Химуля, показав мне для убедительности один из пальцев правой руки.

— А что происходит с невостребованными вещами? — продолжала я допытываться.

— У нас ежеквартально работает оценочная комиссия. Вещи, не востребованные в течение квартала, мы оцениваем, и те, которые могут быть проданы, реализуются через скупторг. Ну, а барахлишко, разные там вещи, не имеющие товарной цены, нами списываются и уничтожаются… — И она встряхнула руками, будто сбрасывала с них прилипшие крошки.

— И продукты тоже? — задала я наконец самый волнующий меня вопрос. Ах, если бы знала Ада, как я буду разыскивать ее «живой привет».

Дежурная засмеялась, ответив довольно загадочно:

— Смотря какие продукты… — и прочертила в воздухе вопросительный знак.

— Ну хорошо, — не стала я напирать сразу. — Вы мне объясните, каким образом попадают к вам забытые вещи? Так сказать, технология — от машины до бюро находок…

— Очень просто! В каждом таксопарке шофера сдают вещи диспетчеру, там регистрируют в журнале и на другой день свозят сюда, в центр, а мы уж в сводный журнал все вносим…

— Давайте посмотрим журнал, — предложила я. — Ну, например, за двадцать второе сентября.

— Пожалуйста, — широко распахнула она толстенную амбарную книгу. — А что вас интересует?

— Да мне все равно. Просил меня, правда, один знакомый узнать о своей фруктовой посылке…

Химуля замахала руками:

— Ну что вы! Прошло столько времени! Это наверняка уже списано и утилизовано…

— Да вы не поняли — меня не интересуют фрукты, — с максимальным чистосердечием заверила я. — Просто хотела узнать, кто привез сюда этот ящик.

Дежурная стала листать журнал в поисках давно минувшего двадцать второго сентября. Вот он, лист поминовения потерянных и забытых в этот день вещей общим числом семьдесят три различных предмета. Детская коляска, четыре пары перчаток и пять перчаток разрозненных. Три зонта. Портфель с бухгалтерскими документами, продуктовый заказ. Какой-то взволнованный мужчина так увлекся ездой, что забыл пальто. Детские резиновые сапожки импортные, неношеные, в магазинной упаковке. Физиотерапевтический аппарат Дарсанваль…

Как мог попасть аппарат сюда? Кто ты такой Д'Арсанваль, загадочный аристократ с фамилией из «Трех мушкетеров», придумавший машинку для прогрева носоглотки?

За пунктом 43 значилось: «Второй таксомоторный парк. Фанерный ящик с фруктами. Содержание — яблоки, груши, виноград, помидоры, общий вес одиннадцать килограммов…»

— Вот она, посылка! — обрадовалась я.

А Химуля, застенчиво отворачиваясь, сказала, что содержание фанерного ящика было скорее всего утилизовано. И впервые ее жестикуляция не соответствовала словам, ибо руку она прижимала не к животу, а к сердцу.

— Понимаете, так полагается, — убеждала она меня. — По инструкции надлежит уничтожать фрукты на третий день. Чтоб зараза какая-нибудь не возникла…

А я так же страстно убеждала ее, что меня не интересует, куда делись фрукты, а важно только, что привезли их из второго парка, и мне хотелось бы найти таксиста, чтобы поблагодарить его, а для этого надо узнать его фамилию…

— Этого я не знаю, вам надо во второй парк ехать — там точно скажут…

Стремительный проезд через весь осенний серый город. Я думала о том, что в последние дни моя жизнь приобрела лихорадочную стремительность. Никогда прежде мне не доводилось так интенсивно, так взволнованно жить.

И вдруг безо всякой связи я вспомнила наказ Старика истово заниматься делом Ларионова. Старик всегда мыслил какими-то сложными категориями, побуждения и мотивы, которыми он руководствовался, трудно было сразу уловить. Может быть, поручая мне биться за Ларионова, он думал вовсе не о торжестве справедливого дела? И наверняка не думал о Ларионове, которого он знать не знал, никогда не видел, ничего не слышал. Может быть, он хотел загрузить меня трудной и нервной борьбой за другого? Может быть, он хотел силой навязать мне лидерское место в жизни? То самое лидерство, которого я так панически всегда избегала? Может быть, он предвидел, что я буду ездить в поисках ящика с утилизованными фруктами и физиотерапевтическим аппаратом Д'Арсанваля? Загадочные, непонятные пути добродейства.

Мне не пришлось пробиваться через вахтеров на территорию таксопарка, потому что с улицы можно было пройти в административный корпус, и довольно легко я разыскала нужного мне диспетчера. Женщина взяла с деревянного прилавка синюю лидериновую общую тетрадь, переспросила: «Когда? Двадцать второго? Сейчас посмотрим…»

Она водила пальцем по разграфленной странице тетради, медленно шевелились губы — читала про себя. Ее накрашенный яростно-алым лаком ноготь полз по строчкам тетради, а у меня было ощущение, будто она скребет этим ногтем мое сердце. Господи, как я надеялась! Дыхание остановилось — сейчас она, как крючком, вытащит этим слегка согнутым пальцем, наживленным красным ногтем, из сетки линеек и полосок волшебную золотую рыбку истины! Номер машины, фамилию таксиста, который сможет наконец сказать всю правду! И палец ее замер, она подняла на меня взгляд и спросила:

— Когда пассажир ехал? Утром? Вечером?

— Вечером. Это было приблизительно в половине седьмого… Водитель сказал, что у него кончается смена…

Диспетчер посмотрела снова в тетрадь, кивнула:

— Оно! Автомобиль 25–15. Водитель Глухоманов. Сдал в девятнадцать десять ящик с фруктами…

— Глухоманов! Глухоманов! — зачарованно повторяла я. — А как с ним повидаться?

— Сейчас посмотрим по графику смен, когда он выходит на работу. Глухоманов… Глухоманов, — просматривала она списки. — А! Никак вы с ним не повидаетесь.

— Почему? — испуганно подалась я к ней.

— А он с позавчерашнего дня капусту возит. В командировку послали, на овощные перевозки.

— А когда вернется?

— Не знаю, обычно мы шоферов по колхозам недели на две посылаем.

— А где эти овощные перевозки происходят? — удрученно спросила я.

— Их обычно в Приреченск посылают. Это отсюда недалеко, километров сто. Может, чуть больше…

Да, совсем недалеко занесло тебя, Глухоманов…

Когда-то Витечка не раз строго указывал мне на прискорбное свойство моего характера: я охотнее сетую, чем радуюсь. Давая мне очередной укорот, он справедливо отмечал, что из-за таких вялых нытиц, как я, придумали поговорку «пришла беда — открывай ворота». И убедительно разъяснял: впадая в депрессивное бессилие от первой неприятности, я ослабляю, оглупляю самое себя и предопределяю свою неготовность противостоять следующей невзгоде. Сам же он верил, по его словам, в железную закономерность, хоть и не подтвержденную ни одной поговоркой: одна удача вызывает за собой последовательный цикл новых успехов.