Книга Банда 7 - Виктор Пронин

А как рванула бы культура общения!

Как оздоровились бы нравы и обычаи!

Какой потрясающий вид могли бы приобрести городские скверы, дворы, парки, автобусные и троллейбусные остановки, очищенные от всевозможных отходов жизнедеятельности человеческих организмов!

И все это так возможно, так близко и доступно, если бы не одно маленькое обстоятельство — если бы не было капелек крови на блестящих туфельках Димы Величковского!

— О, горе, горе! — безутешно простонал Пафнутьев, скорбно раскачиваясь из стороны в сторону, и единственный, кто понимал его в этот момент, был, конечно же, автор, но ничем не мог помочь своему любимому герою, более того, собирался возводить на пути бедного Пафнутьева все новые и новые трудности, препятствия, козни, не чураясь при этом и самых обычных житейских неприятностей, коими жизнь наша и без того переполнена настолько, что бывает достаточно неприветливого взгляда, нерасслышанного слова, равнодушного жеста, чтобы сорваться в безумство и неистовство, от которого чуть попозже будет стыдно и горько, стыдно и горько.

* * *

Худолей докладывал о своих успехах немногословно и даже как-то хмуро, с опаской, будто боялся, что Пафнутьев прервет его, отбросив все его предположения. Но Пафнутьев сидел спокойно, вертел ручку на столе — странная такая у него ручка была, с центром тяжести посередине, и потому стоило ее крутануть, она вертелась долго и почти бесшумно. Худолея ручка раздражала, он полагал, что Пафнутьев больше увлечен этим дурацким верчением, нежели его рассказом, полным подробностей зловещих и таинственных.

— Итак, она звалась Ларисой, — напомнил о себе Пафнутьев, когда Худолей замолчал в очередной раз.

— Да, Лариса. Пахомова.

— Она до сих пор Пахомова? — спросил Пафнутьев, давая понять, что он внимательно слушает.

— До сих пор. Хотя уже дважды побывала замужем.

— Достойные люди?

— Какие-то сутенеры, сводники, гомики... Живет в той же квартире. Ты, Паша, бывал у нее несколько лет назад после убийства Пахомова.

— Помню, — кивнул Пафнутьев. — Незабываемая была встреча.

— Чем же она так запомнилась?

— Пользуясь моим мужским великодушием, если не сказать наивностью, если не сказать глупостью, вышеупомянутая Лариса прямо на моих глазах напилась в стельку и потеряла способность давать показания. Если уж говорить прямо, то она вообще потеряла способность произносить звуки. Не говоря уже о словах. Не говоря уже о показаниях.

— Так вот, живет она там же, в той же квартире. Но! — Худолей поднял указательный палец. — Стальная дверь. Решетки на окнах.

— Хорошие решетки?

— Железные. Узорчатые. Художественная ковка. Бешеные деньги. Спецзаказ.

— Почему ты решил, что это спецзаказ?

— Потому что все решетки подогнаны под оконные проемы с точностью до миллиметра. И еще потому, что сами мастера мне об этом рассказали. Так что, если тебе понадобится нечто подобное, смело обращайся ко мне. Только помни — это тысячи. — Худолей помолчал и, чтобы у Пафнутьева не оставалось никаких иллюзий, добавил: — Долларов.

— Усек, — кивнул Пафнутьев. — Вы поговорили?

— Она не открыла дверь.

— Ты был достаточно настойчив?

— Соседи сказали, что ремонт в квартире продолжался год. — Худолей попросту не услышал вопроса Пафнутьева. — Все, что завозилось в квартиру, перечислять не буду, хотя знаю, что именно завозилось и в каком количестве.

— Очень круто?

— Пахомова прикупила еще и соседнюю квартиру. Тоже трехкомнатную.

— Неужели это все она? — усомнился Пафнутьев.

— Я тоже усомнился. И вышел на человека, который стоит за ее спиной. Кошмарная личность.

— Говори скорее, мне страшно, — без улыбки произнес Пафнутьев.

— Сысцов.

— Пропой нам, священник, псалом боевой! — громко и внятно пропел Пафнутьев. Слова, видимо, совпали с его состоянием в этот миг, и он повторил: — Пропой нам, священник, псалом боевой!

— Не понял? — озадаченно протянул Худолей.

— Песня такая есть. Или псалом. Когда-нибудь я пропою тебе его полностью. Он придаст тебе силы и укрепит ослабший дух.

— Спиши слова.

— Чуть попозже. У меня все время, все время было ощущение, что перед нами глыба. И Шаланда жаловался на то же. Шаланда жаловался — представляешь? Уточняю — за Пахомовой Сысцов?

— Да.

— Они в контакте?

— Да.

— Встречаются?

— Гораздо чаще, чем это требуется для мужчины и женщины в их возрасте.

— Значит, они не мужчина и женщина?

— Партнеры, — твердо сказал Худолей. — Они партнеры, Паша. И давно. Чем занимаются, когда решат важные свои дела, когда подпишут бумаги и поделят деньги... сказать трудно, но оба еще в детородном возрасте.

— У них будут дети?

— Пока они занимаются чужими детьми. Двое из них в твоей папке.

— Пропой нам, священник, псалом боевой, — чуть слышно пробормотал Пафнутьев, но в голосе его послышался рокот приближающейся грозы. — Звоню Шаланде.

— Звони Шаланде, — пожал плечами Худолей.

Пафнутьев тут же набрал номер и долго ждал, пока там, на том конце провода, в большом, просторном кабинете начальника городской милиции поднимут трубку.

— Шаланда, — наконец раздался голос из трубки.

— Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя привозил, и все биндюжники вставали, когда в пивнушку он входил! Хорошие слова, а, Жора? Прекрасные слова! От них веет молодостью, тревогой, даже опасностью. Ветер, я чувствую ветер в лицо, когда произношу эти слова.

— Слушаю тебя, Паша.

— Появилась дичь, Жора. Ты помнишь шелест, сухой, жесткий, резкий шелест голубиных крыльев при взлете?

— Продолжай, Паша.

— Этот шелест, Жора, не затихает в моих ушах вот уже час.

— У тебя в кабинете Худолей? — проницательно спросил Шаланда. — Я угадал?

— Ты просто попал в десятку.

— Я такой, Паша. Так что там с шелестом? Кто прошелестел над твоей головой?

— Сысцов.

В трубке наступило молчание. Пафнутьев знал, что связь не оборвалась, он слышал жаркое дыхание Шаланды и не торопил его.

— Так, — наконец произнес Шаланда. И опять замолчал.

— Недавно, Жора, ты мне что-то говорил о глыбе, в которую уперся и которая не дает тебе прохода.

— Говорил.

— Это ощущение не исчезло?

— Укрепилось. Скажи... Ты на него вышел?

— На полпути.