Книга Уверенность в вещах невидимых. Последние беседы - Митрополит Антоний (Блум)

другим человеком, вплоть до готовности отдать за него жизнь. И у святителя Григория Богослова есть отрывок, который, может быть, позволит нам это уяснить или понять глубже. Он ставит вопрос: как понимать Святую Троицу? Что Троица сообщает нам о полноте жизни и смерти? И отвечает: Бог – не арифметическая единица. Единица означала бы, что Он любит только Самого Себя. Он также не двоица. В двоице двое любят друг друга и остаются чужими окружающему миру. Совершенная любовь – любовь Бога-Троицы, и поэтому она так трагична: двое могут любить друг друга всецело, совершенно, только если третий готов отступить, как бы умереть, уйти в небытие, давая двоим возможность пребывать лицом к лицу без помехи, беспрепятственно. Это, разумеется, относится к каждому Лицу Троицы, среди Них нет избранной жертвы, каждый отступает в готовности не быть ради полноты Двоих.

Я не знаю, как это объяснить или передать понятным образом. Подумайте, представьте себе ситуацию, когда один из троих – мать, отец, ребенок или один из друзей, – оберегая полноту общения двоих, решает отступить в сторону и потом бывает возвращен, обретен вновь, восстановлен в эту полноту их любовью.

Все это – примеры того, как полумрак, в котором мы живем, мешает нам понимать, что Писание говорит о Божьем мире, каким он был до падения. Но порой и мир, который нас окружает, нам понять не проще, а еще, вероятно, сложнее понять утверждения, которые мы слышим о Боге, о Церкви, поскольку они составлены из слов, принадлежащих падшему миру, тогда как сообщают они о том, что находится за гранью падения. Есть ли у нас возможность все это понять? Да, есть (и я это повторял много раз, вы уже, должно быть, устали слышать), потому что мы живем в полумраке, в котором свет светит, есть свет. Только приобщаясь к свету, можно понять то, что лишь приближенно выражается в словах. Никто не может понять, что такое любовь, до того момента, пока сам ее не испытает. Никто не может понять, что такое самопожертвование, если никогда не встречался с самопожертвованием в жизни или если ему самому не приходилось жертвовать собой. Смысл слов становится понятным только из опытного переживания. Мы говорим, что Священное Писание – это слово Божье. Да, это так, но, прежде чем мы начнем его понимать, мы должны вырасти в приобщение к Самому Богу, не исследовать слова с помощью словаря, а испытывать сердце, из которого они исходят и в которое принимаются, то есть наше собственное сердце.

В этом смысле все, о чем сообщается в Священном Писании, может оставаться совершенно неясным для одних и быть очевидным для других, может сегодня оказаться для меня непонятным, а завтра стать кристально прозрачным. Это зависит от нашей приобщенности к Богу, не к тексту, не к словам. И здесь на передний план выходит трагедия разделенности христиан, потому что мы сражаемся именно из-за слов. Обвиняя друг друга в ереси, мы осуждаем формулировки, но что делать, если речь идет о человеке? Как относиться к тому, что этот конкретный человек приобщается к Богу, живет Богом, живет во имя Божье? Но в то же время мы не должны забывать, что есть такое понятие, как истина. Я убежден: православная вера, в ту меру, в которую это возможно, наиболее полно выражает истину, но, прожив долгую жизнь, я больше не способен верить, что тот, кто не вмещает эту полноту, не может спастись. В одном из писем, недавно мной полученных, монах из Украины пишет: «Никто, кроме православных, не может спастись, и то, чему Вы учите, противно вере: все неправославные пойдут в ад». В это я не могу поверить. Я не могу этому поверить, потому что жизнь меня кое-чему научила. Я уже приводил пример, как во время войны офицер – он не был православным (не знаю, был ли он вообще верующим) – шесть раз покидал безопасное место, с тем чтобы вынести с поля боя солдат, которые были ранены и не могли сами доползти до укрытия. Его, умирающего, принесли в госпиталь. Он не умер, он выжил. Он не был православным, но не проявил ли он любовь, такую глубину, такую меру любви, какую многие из нас не способны вместить?

И еще: нам люди зачастую не верят, потому что мы для них – доказательство того, что в наших словах нет правды. Если мы рассуждаем о любви, но не проявляем ее, если мы говорим о том, как христиане должны отдавать свою жизнь за других, а сами прилагаем все усилия, чтобы ничего никому не отдавать, может ли кто-то поверить, что в наших словах есть хоть капля истины? Вот в чем наша проблема, вернее, вызов нам: чтобы пребывать в истине, не достаточно провозгласить ее словами. Мы пребываем в истине только тогда, когда она становится нашей жизнью.

Мне снова приходит на память письмо, которое я уже несколько раз упоминал. Я подумал, когда прочитал его: вот человек, который говорит, что он православный, он уверен, что войдет в Царство Божье, уверен, что все неправославные погибнут в аду. Но возьмите конец Евангелия от Марка, там перечислены признаки, по которым можно узнать верующих: они будут исцелять больных, воскрешать мертвых и т. д. (Мк. 16: 17–18). При такой постановке вопроса кто решится вообще назвать себя верующим? Я не могу. Я могу сказать, что всей своей тоской стремлюсь к Богу, в ту меру, на какую способен, люблю Его, в малую меру служу Ему, поклоняюсь Ему, но я не могу назвать себя верующим в том смысле, в каком об этом говорит Христос. А если так, то можем ли мы судить нашего ближнего?

Этими отступлениями я отклонился от основной темы, но мне кажется, крайне важно сознавать, что в полумраке, в котором мы живем, в период между светом, частично померкшим с падением, и светом, который забрезжил в пришествии Христа, светом конца времен, нам нужно научиться приобщаться к Богу через жизнь, через молитву, соединяясь с Ним всем нашим существом, и быть осторожными в употреблении слов, потому что они не всегда выражают то, что должны были бы выражать. И тогда, мне кажется, мы сможем вдумчивее относиться не только к христианам других конфессий, но также и к людям языческих верований древности и нашего времени, потому что проблески воспоминаний имеются у всего человечества. Эти воспоминания неполны, несовершенны, смутны, Библия дает нам самую четкую картину, но есть и другие источники, которые порой приближаются к истине, хотя