Книга Синие горы - Елена Ивановна Чубенко

показался длинным век деревенскому худруку. На всю жизнь остались в ушах скрипы тюремных решетчатых дверей. Казалось, что день состоял из этого бесконечного скрипа, тюремной вони и кашля сокамерников в СИЗО.

Во время прогулок на «выводке» с тоской смотрел в неправдоподобно синее небо, цедил, как будто парное молоко, свежий воздух. И чудилось ему, опьяненному этим воздухом, что стоят перед ним Лариса, Лёнька с затравленными мамкиными глазами, Танюшка, почти уж невеста, вся обличьем в отца, да маленький Сашок. И порой Славка думал, что, если бы не эти видения, давно бы на себя руки наложил. А тут глаза их останавливали. Доказать он им должен, что не совсем пропащий человек. Только как?

Душа плакала. Ни одного звука песенного не возникло в голове. От предложенной должности завклуба в ИТК, где на колченогом стуле красовался баян, отказался, как от отравы: «Пил, навык потерял, руки трясутся», — соврал в администрации. Решил для себя, что за гармошку или баян в жизнь больше не возьмётся.

Но нет худа без добра: пока сидел, от водки отвык, резьбу по дереву изучил не хуже, чем песню под баян. Делал в промзоне резные рамы под зеркала, полочки и кашпо, нарды, но больше всего полюбил вырезать иконы. Отвернётся от всех к окну, к свету, и режет втихомолку, ни с кем не общаясь. Склонит голову пониже, чтобы слёз видно не было. А они накатывали за работой часто. Вспоминал, как обижал жену и детишек. Снились во сне, какими глазами смотрели на своего отца-дурака. «Режь вот теперь досочку, вырисовывай глаза укоризненные, скорбные. Так тебе и надо, артист недоделанный», — корил себя за верстаком.

Вернулся в деревню, как пришибленный. Худой, как велосипед, глаза провалились, скулы подвело, под чёрным козырьком кепки и лицо чёрное, страхолюдное. Буйно невестилась той весной черёмуха, и под Славкиным окном — тоже.

Смотрел он на цветущий куст, вспоминал, как привезли этот росток, чуть выше колена, из-за реки и вдвоём с Ларисой сажали под окном кухни. Мечтали, как вырастет и будет радовать цветом весной. Дышал Славка черёмушным ароматом и, казалось, уплывал куда-то ввысь, где не было ни пьянки, ни колонии, а были только он и Лариса с детьми. Задирал он голову, смотрел незряче в небо, до рези в глазах. Присмотрится — никого нет.

«Страшный, как атомная война», — обрисовывала потом продавщица в магазине первую встречу со Славкой-тюрьмой, как его окрестила скорая на язык деревня.

Хорошо, квартиру сберегли, не растащили. Завклуб своего племяша туда временно поселил, тот как раз женился. В клуб Славку, конечно, уже не взяли: судимостью подпортил свою и без того подмоченную репутацию. Жил одиноко, калымил на строительствах и мелких ремонтах, вырезал по дереву. Поговаривали, что не пил, но покуривать коноплю начал. Опять же, никому на этом деле не попался: с компаниями не водил дружбы, на праздники его больше не звали. Темы для разговоров в деревне быстро найдут. Одна тема — Славка-тюрьма, а вторая — Васильковы.

Там тоже история не из лёгких. Жили они на соседней улице и раньше, в Славкиной дотюремной жизни, они почти и не встречались по работе. Надежда до пенсии работала в бухгалтерии колхоза, муж её Иван шоферил. С виду семья как семья, да вот тоже беда не обошла: одна дочка уже умерла от онкологии, а тут и вторая заболела.

Когда Славка вернулся в деревню, Васильковы взялись строить на пустующем подворье церковь. Поговаривали, что почудился недавно Надежде голос под утро: «Строй храм». Одни считали — тронулась умом от дочкиной болезни. Вторые понимали, что с той бедой, что к дому подступила, за любую соломинку схватишься.

Надежда к Ивану своему — давай строить! Хорошо, у мужика душа золотая: не стал вредничать, не счёл блажью, и взялись за строительство, благо тёщин дом не успели продать. Домишко на подворье стоял ещё крепкий. Умерла тёща года три назад, и за домом присматривали, картошку в огороде сажали. Но заборы все позавалились, стайки — упали. И по деревенской традиции Васильковы собрали «помочь». Народ подсобрался, больше пенсионеры. Стайки и заборы поснесли, распилили на дрова. Старую тесовую крышу сняли. Лесхоз древесиной помог. В общем, работа потихоньку пошла. Славка в это дело особо не лез: боялся, что начнут вспоминать старое, про семью расспрашивать. И строительство шло без него.

Когда к остову дома уже пристроили прируб для алтаря, пошёл к Васильковым, которые пропадали на стройке до темна. Дело было уже под вечер. Войдя в помещение, снял шапку, огляделся. Изба была плотно усыпана стружкой, всюду лежали доски, рейки, бруски. Надежда с Иваном обшивали вагонкой прируб.

— Надь, на минуту можно? — Славка как-то оробел. Вроде и не храм, а изба обычная, но на полке уже две небольших иконы. И дух какой-то особенный.

— Можно. Чо, Слава, помочь пришёл? — Женщина устало улыбнулась. При свете одной-единственной лампочки было заметно, что она очень сдала последнее время. Дочка-красавица таяла на глазах. Только волосы после «химии» отрастут под чалмой — снова анализы плохие. И чудилось Наде, что с этими анализами и её жизнь потихоньку истончается, вместе с дочкиной ниточкой. Потому строительством занималась самозабвенно, исступлённо, будто с возведением этой церквушки появится какой-то кабинет для разговора с Богом, где можно будет напрямую договориться.

Взяв с полочки тетрадку, она провела какие подсчёты, отчёркивая карандашом строки. Потом прокричала мужу, орудующему электрофуганком:

— Ещё штук тридцать понадобится, Вань. Дак чо пришёл-то, Слава?

— Хотел спросить, а где поблизости можно покреститься? Ты ж в этом деле разбираешься.

— Вот молодец! — Надя даже посветлела в лице и разулыбалась. — А как тебе это пришло-то? Вроде в тюрьме, не в монастыре жил?

— Там и пришло. Иконы там вырезал. Батюшка был свой, тюремный. Но там не хотел креститься. Там вроде как для УДО, для показухи. А я для сердца хочу. — Славка застеснялся чего-то, отвернулся в сторону окна и глухо высказал наболевшее: — Может, потом получится семью свою найти.

— А ты потерпи маленько. Ещё чуть-чуть поднатужимся всей деревней, да и первую службу можно проводить. Колокольню и заборы, цветники позже. Главное, чтобы алтарь был, иконостас. Царские врата бы надо.

— А какие они — царские? — заинтересовался Славка.

— Ну, ты ж в церкви хоть раз был? Ворота, из которых выходит священник. Двери резные такие.

— Резные? А неверующий может их делать? Некрещёный? Да и судимый, — помрачнел Славка.

— Да если с чистой душой, так чо и не помочь. Тем более ты покреститься надумал. И тебе, даст Бог, зачтётся.

— Да мне уж зачлось раз, — невесело улыбнулся