Книга Перебежчик - Алексей Вячеславович Зубков

прическу и макияж, что платья подчеркивают достоинства фигуры и маскируют недостатки. Но насколько же мастерски русские женщины могли себя украсить.

Приглядевшись, он понял, что не угадал насчет показателей статуса. Оценивать друг друга мужчины начинали вовсе не с взгляда на женщин. Статус кавалеров демонстрировали орденские планки, и даже дамы первым делом смотрели не на платья соперниц, а на пиджаки их спутников. Например, на груди Степанова красовались три ряда непонятных неярких полосок. Встречные молодые люди считывали планки и через одного рефлекторно дергали правой рукой, чтобы отдать воинское приветствие, которое в гражданской одежде обычно не отдается. Мужчины постарше сдержанно наклоняли голову.

Светлана принесла в сумочке фотоаппарат. Здесь многие фотографировались на память, но все внимательно следили, чтобы не щелкнуть случайно кого-нибудь лишнего. Степанов взял у нее камеру и сделал несколько снимков девушек по отдельности и друг с другом. Девушки немного огорчились тому, что кавалеры отказались попадать в кадр, хотя отнеслись с пониманием.

У некоторых над планками крепились звезды с маленькими красными лентами. Из всех наград только звезды героев перекалывали с кителя на пиджак.

Единственным исключением из правила про звезды оказался старый немец с двумя телохранителями вместо дамы. На груди у него сверкали три яркие звезды с серпом и молотом, а на шее красовался тусклый крест со свастикой.

— Можно нам с ним сфотографироваться? — спросила Катерина, — Попросите его, пожалуйста.

— Кто это? — спросил Уинстон, — Я его, кажется, видел в кинохронике.

— Вернер фон Браун, отец европейской космонавтики, — ответил Степанов, — Крест он получил за ту же работу, что и звезды. Но он, скорее всего, откажет.

— Не откажет, если я вежливо попрошу по-немецки, — сказала Светлана.

Она использовала комплимент уровня «отец небесный», и фон Браун любезно разрешил. Степанов сделал несколько кадров с улыбающимся стариком и сияющими девушками.

— Парни умрут от зависти, — сказала Катерина.

Оперу пели по-итальянски. Уинстон следил за сюжетом по программке на русском. На этой Сицилии теневики, называемые «мафия», устроили государство в государстве и диктатуру в диктатуре. При этом они хорошо интегрировались в официальные государственные структуры.

Для простых людей получалось, что номинально они живут в большой стране, а фактически в маленькой. Более того, судя по предыстории в программке и по особенностям сюжета, простые люди жили так столетиями. Официальные государства приходили и уходили, а мафия оставалась. Мафия пережила и арабских пиратов, и европейских феодалов, и буржуазию с буржуазной революцией, и фашистов. Но смелые коммунисты решили защитить простых сицилийских трудящихся от привычного образа жизни.

Катерина шепотом комментировала. Она бывала в Италии, и могла объяснить некоторые бытовые детали, непонятные иностранцам.

Ария комиссара Каттани над телом погибшей любовницы напомнила Уинстону о том, как он прощался с Бонни. Девушки старались не заплакать. Ведь тогда потечет тушь, а это катастрофа.

Финальная ария. Комиссар вышел на середину сцены. Оркестр сыграл вступление, и тенор запел:

— Круговая порука мажет как копоть

Я беру чью-то руку, а чувствую локоть

Я ищу глаза, а чувствую взгляд

Где выше голов находится зад

За красным восходом розовый закат.

Скованные одной цепью

Связанные одной целью…

По залу прокатился волна удивления. Итальянец запел по-русски.

Насколько Уинстон понимал по-русски, ария показалась ему чересчур смелой. Вроде бы она обличает мафию, но, если не знать контекст, то можно подумать, что она обличает официальное государство.

Зал аплодировал стоя.

10. Глава. Европейские ценности на вкус

— Это не слишком смело? — спросил Уинстон, когда девушки отошли в уборную, — Мне показалось, что некоторые намеки касаются государства в целом, а не местных властей.

— Не государства в целом, а отдельных руководителей на местах, которые возомнили себя царьками и саботируют задачи государственной важности, — ответил Степанов, — Всем понятно, что Сицилия это не что-то уникальное, а частный случай многих региональных проблем.

— Наверное. Но это ведь совершенно не очевидно.

— Очевидно.

— И можно так критиковать?

— Можно.

Уинстон скептически пожал плечами. Степанов понял, что не убедил.

— Друг мой, ты аплодисменты сейчас слышал?

— Слышал.

— Кто, по-твоему, аплодировал?

— Уважаемые люди, — Уинстон затруднился дать краткое определение обществу, которое он видел, и на ходу подбирал синонимы, — Авторитеты. Элита.

— Какие-то еще сомнения остались?

— У нас тоже принято, что элита позволяет себе больше, чем простые люди. В том числе в плане обсуждения властей, — Уинстон вспомнил ту застольную беседу с Железной Леди и профессором Аланом.

— У нас элита, критикуя властей, критикует себя, — ответил Степанов, — А по отношению к себе можно быть более требовательным, чем по отношению к кому бы то ни было другому. Нужно быть более требовательным.

— У нас, наверное, не так, — Уинстон не помнил ни тени самокритики в эмоциональном настрое министра, профессора, Мерфи и кого угодно за тем столом.

— А как у вас? Так как сейчас на сцене мафиози критиковали власть?

— Скорее да.

— Значит, у вас не элита, а антиэлита.

— Ты уходишь в пропаганду.

— Тогда вспомни те старые английские книги, которые давал Виктор Петрович.

— Что конкретно?

— Как тогдашняя ваша элита относилась к власти. К королю, к государственному строю, к парламенту.

— Одни с уважением. Даже кто без особой любви, но с уважением. А другие… Да они и были власть.

— Именно это я имею в виду. Могу показать нашу антиэлиту.

— Как?

— Мы в ресторан собирались. Есть одно место, очень престижное в определенных кругах.

Девушки вернулись довольные. Тушь не потекла.

— Едем покушать или по домам? — спросил Степанов.

— Покушать, — ответила Катерина, а Светлана промолчала. Она еще не вошла в тот возраст, когда девушки, немного склонные к полноте, перед тем, как сожрать слона в шоколаде, кричат, что они на диете.

Похоже, бюджет контрразведки позволял отужинать где угодно. Перед входом ресторана стояла очередь. Очередь из хорошо одетых людей. Мужчин в приличных костюмах и женщин в очень открытых платьях.

Степанов повел компанию мимо очереди. Девушки ахнули. Насколько Уинстон понял из фильмов, в России очередь это нормально, а возможность пройти вне очереди — показатель высокого положения.

Строгий швейцар шагнул наперерез.

— У вас заказано?

Степанов молча подал ему визитку. Швейцар сделал шаг назад, вытянулся и щелкнул каблуками.

— Видели бы меня в школе, — сказала Катерина, — Там еще пленка осталась?

— Пять кадров, — ответил Степанов.

Вечер стоял теплый, но в гардеробе шумела толпа. Как будто люди специально берут с собой пальто, чтобы сдать его в гардероб в ресторане.

Какой-то южный человек хлопнул об прилавок гардероба пятьдесят рублей.

— Сдачи не надо!

Тут же рядом с ним другой южанин хлопнул сторублевкой.

— И пальто не надо!

Бородатый мужчина сбросил шубу и