Книга Исцеляющая любовь [= Окончательный диагноз ] - Эрик Сигал

Барни понял, что они уже сотни раз участвовали в подобной драме и знали свои роли назубок, поэтому в разговорах не было нужды.

Фельдшеры наложили на шею Мори шину, чтобы защитить позвоночник, и приготовились перенести его на носилки, но тут появился декан Холмс. Его лицо, то освещаемое мигалкой «скорой помощи», то пропадающее в темноте, было похоже на страшное видение.

Холмс нагнулся и посмотрел на Мори, взял у кого-то медицинский фонарик и, посветив ему в зрачки, убедился, что черепно-мозговой травмы нет. Легким кивком головы он дал разрешение на транспортировку пострадавшего в стационар.

Пока носилки с Мори запихивали в машину, он слабым голосом окликнул:

— Ливингстон, ты еще здесь?

— Здесь, Мори. Вот он я.

— Мои бумаги! Прибери, пожалуйста, мои бумаги!

— Конечно, конечно. Не беспокойся.

Двери фургона «скорой помощи» бесшумно закрылись, и машина растворилась в ночи.

Теперь они остались на газоне втроем. Окна Вандербилт-холла были темными. Барни взглянул на фосфоресцирующие стрелки часов. Без четверти четыре.

Он не знал, что делать. Почему-то ему казалось, что надо дождаться разрешения уйти. Поэтому он продолжал стоять, как измученный, но дисциплинированный солдат, а старшие по званию совещались. Временами до него долетали обрывки слов.

— Истман… знаком с его отцом… отличный мужик… отдать распоряжения…

Наконец Рубин кивнул, развернулся и направился назад в медпункт продолжать свое дежурство. Вполне возможно, что там его ждали и еще какие-нибудь неприятности.

Холмс подошел к Барни.

— Простите, я не запомнил вашего имени.

— Ливингстон, сэр. Первый курс. Мы с Мори живем на одном этаже. То есть… жили.

Декан кивнул.

— Ливингстон, я хочу, чтобы вы поняли, что, хотя вы еще будущий врач, понятие врачебной тайны в полной мере распространяется и на вас. Вы не должны никому рассказывать о том, что сегодня произошло.

— Конечно, сэр.

— Даже самым близким друзьям! Это одна из наиболее сложных сторон нашей профессии. Кроме того, такая новость могла бы отрицательно подействовать на ваших однокурсников. Уверен, вы понимаете, что я хочу сказать.

Барни кивнул — в знак согласия и от усталости одновременно.

— Но, сэр, ведь рано или поздно все заметят, что Мори больше не ходит на занятия.

— Предоставьте это мне. Я издам приказ: что-нибудь об отчислении по семейным обстоятельствам.

— Да, сэр. Теперь я могу идти? Уже очень поздно, а я…

— Конечно… Ливингстон, кажется?

— Так точно, сэр.

— Насколько я понял из слов доктора Рубина, вы сегодня держались молодцом. Спасибо вам. Уверен, что и Истман будет вам признателен.

— Вообще-то Мори славный парень. Может быть, чуточку слишком чувствительный…

— Я говорю о докторе Истмане. Его отце.

— A-а. Да, сэр. Спокойной ночи, сэр.

Барни сделал несколько шагов, когда его вновь окликнули:

— Ливингстон, вот еще что…

Он остановился и обернулся:

— Да, сэр?

— О каких это бумагах вам говорил младший Истман?

Барни замялся, а потом вдруг разозлился и подумал, что хоть какая-то часть жизни Мори Истмана должна остаться в неприкосновенности.

— Понятия не имею, сэр. Наверное, бредил.

Декан Холмс кивнул. Барни воспринял это как разрешение идти и устало побрел к себе.

Проходя мимо комнаты Мори, он заметил, что дверь все еще открыта нараспашку. Барни зажег свет и вошел. В каретку портативной пишущей машинки был вставлен недописанный листок. Барни нагнулся и прочел. Это были мысли автора после первого дня занятий в медицинском.

«То было наше первое соприкосновение с представителем Иного Мира. Странно, но, заглянув внутрь, мы не обнаружили никаких отклонений. Все как будто было на месте. Все в порядке. Тогда что же уносит с собой Смерть?

Реалисты-ученые скажут, что не более чем электрические импульсы; люди религиозные могут определить это как святой дух. Я гуманист, и то, что я сегодня увидел, я назвал бы отсутствием души.

Так куда же она отправилась?»

Барни собрал десяток страниц незаконченного «творения» Мори, выключил свет и печально побрел в свою комнату. Он сейчас чувствовал настоятельную потребность отключить все мысли.

— Бог ты мой, Ливингстон, ты что, заболел? У тебя такой вид, будто ты всю ночь не спал!

— Я и не спал, — хрипло пробормотал Барни, держа в левой руке булку, а правой пытаясь намазать на нее джем. Координация движений явно была нарушена. На подносе у него стояли три чашки черного кофе.

— Могу я присесть или это столик для одних зубрил?

— Садись, Кастельяно, садись.

Лора села напротив и легонько забарабанила пальцами по столу.

— Ну и как? Расскажешь, что случилось?

— Я изучал эпителиальную ткань и так увлекся, что не заметил, как время пролетело. Когда очнулся, уже рассвело.

Лора протянула руку, взяла чашку кофе и произнесла:

— Чушь собачья! Я прекрасно знаю, что на самом деле произошло.

Отяжелевшие веки Барни вдруг поднялись почти до нормального положения.

— Неужели?

Она кивнула и расплылась в улыбке:

— У тебя было непредвиденное романтическое свидание. И кто была та счастливица, Ливингстон? Какая-нибудь медсестра?

— Прекрати, Лора! Разве я задаю тебе вопросы о твоей интимной жизни?

— Задаешь. И я обычно ничего от тебя не скрываю.

— Ну, на сей раз все совсем иначе. Я дал своего рода врачебную клятву. Пожалуйста, не дави!

Ему страшно хотелось поделиться с нею своими переживаниями, той болью и жалостью, которые он испытывал. Но он не осмеливался нарушить данное слово. Не из страха перед деканом, а из уважения к Гиппократу.

Он отхлебнул кофе:

— Какая гадость!

— На мой просвещенный взгляд, — весело заключила Лора, — вы с Гретой наконец нашли общий язык.

Барни выдавил усталую улыбку.

— И как ты это вычислила?

— Дедуктивная логика, Барн. Грета вернулась в третьем часу, а ты такой несвежий. Ты ведь даже не побрился!

— Правда, что ли? — Он провел ладонью по щеке. — Спасибо, Лора, я и впрямь не заметил. Ты не окажешь мне услугу, прежде чем оставить меня в покое?

— Конечно.

— Принеси мне еще один кофе взамен того, что ты стащила.