Книга Исцеляющая любовь [= Окончательный диагноз ] - Эрик Сигал

Мори нагнулся к нему и с загадочной улыбкой спросил:

— Ну как, нравится?

Барни почувствовал неловкость. Зачем он все переврал?

— В твоем рассказе, Мори… не очень подробно описана полость грудной клетки…

— Господи боже ты мой; это же художественное произведение! Для массового читателя!

— Я знаю. Но у массового читателя создастся впечатление, что ты туда даже не заглядывал.

— Я заглядывал! — с безумным блеском в глазах возмутился Мори.

— А почему тогда ты вообще не описываешь сердце? Даже писатель, далекий от медицины, не преминул бы посмаковать эту тему!

— Ливингстон, ты, оказывается, жуткий зануда!

— Послушай, Истман, ответь честно: после твоего… недомогания ты возвращался к столу?

— На что ты намекаешь? — смущенно сказал Мори.

— Я хочу знать, ты был в анатомичке после того, как пришел в себя?

Глаза у Мори так округлились, что он стал похож на испуганную сову.

— Ты не понимаешь, Ливингстон. Они же все смеялись! Даже ты смеялся вместе с остальными.

— С какими «остальными»?

— Ты сам слышал. Вся группа надо мной потешалась.

Барни охватила еще большая тревога. Он придвинулся к Мори и мягко спросил:

— Ты не хочешь поговорить о том, что тебя беспокоит?

— Пошел ты, Ливингстон, ты мне не психоаналитик!

— А у тебя есть психоаналитик, Мори?

— Не твое дело! Выметайся отсюда и не приставай ко мне!

Он обхватил голову руками и зарыдал.

Барни было совершенно ясно, что Мори как раз хочет, чтобы он остался. Но он также понимал, что Мори нужна профессиональная помощь, и как можно скорее.

— Я уйду, если ты этого хочешь, — тихо сказал он. — Но мне кажется, тебе бы следовало позвать врача.

— Я не могу. — Мори нервно хохотнул. — Мой отец не верит в психоаналитиков.

— Как это?

— Он сам психоаналитик. — И тут без всякой связи он выпалил: — Мой отец меня ненавидит до смерти!

— Почему? — спросил Барни, стараясь сохранять внешнее спокойствие, хотя на самом деле он был в полном смятении.

— Потому что я убил свою мать, — небрежно ответил Мори.

— О-о, — только и смог протянуть Барни.

— На самом деле я этого не делал, — объяснил Мори. — Понимаешь, мне тогда было всего два года. Она выпила кучу таблеток и умерла. Но отец считает, что это я во всем виноват.

Барни почувствовал, что больше медлить нельзя.

— Послушай, я выйду на минуту в туалет. И сразу вернусь.

Он повернулся к выходу, а Мори произнес с неожиданной угрозой в голосе:

— Только ты уж обязательно возвращайся!

В конце коридора, у лестницы, был телефон. Барни, запыхавшись от бега, попросил соединить его с университетским медпунктом.

Дежурил некий доктор Рубин. Его голос источал спокойствие и уверенность, и Барни быстро изложил суть проблемы его товарища.

— Что я должен делать? — спросил он.

— Думаю, вам следует спуститься сюда, и мы продолжим нашу беседу, — ответил тот.

— А можно, я приведу к вам его самого? Понимаете, мне еще заниматься…

— Ну пожалуйста, Ливингстон, — сочувственно произнес доктор Рубин, — оставьте в стороне ваши выдумки про какого-то «друга». Тут абсолютно нечего стыдиться. Я сегодня уже принимал нескольких ваших однокурсников с аналогичными… проблемами.

— Нет-нет, доктор! Вы меня не поняли!

— Понял, понял, — стоял на своем врач — Вы хотите, чтобы я сам к вам поднялся?

— Хорошо, — уступил Барни. — Вы не могли бы подойти на третий этаж к лестничной клетке? Только быстрее!

Рубин согласился. Барни повесил трубку и, внезапно ощутив весь груз напряжения последнего часа, медленно побрел назад к комнате Мори.

Его там не было.

А окно стучало открытыми створками.

10

Стремительность всего, что последовало за этим, ошеломила Барни. Так же как отсутствие какого-либо шума. Никакой паники, никаких сирен, никаких криков. Ничего, что могло бы привлечь постороннее внимание.

Выскочив из комнаты Мори, он чуть не налетел в коридоре на доктора Рубина. После секундного объяснения врач велел Барни звонить в полицию университетского городка, а потом с какими-нибудь одеялами бежать следом за ним на улицу. Барни действовал настолько быстро, что ему казалось, все происходит в кино с ускоренной съемкой: он позвонил, снял все с постели Мори, бегом спустился по лестнице, таща за собой простыни и одеяла, и выскочил на улицу с той стороны, куда выходило окно Мори.

До его ушей донеслись стоны. Мори был жив. Но в каком он состоянии? Подойдя поближе, он увидел, что тот лежит на земле почти в полной неподвижности.

— Скорей! Помогите мне, — скомандовал доктор. — Голову ему подержите. В прямом положении! Мы не должны сломать ему шею, если он еще ее сам не сломал.

— Как он? — спросил Барни, наклоняясь и бережно беря руками голову Мори. Он молился, чтобы от бешеного биения сердца у него не дрогнули руки.

— Классический прыжок из окна, — буднично сказал Рубин. — Переломы лодыжек и поясничного отдела наверняка. — Он посветил фонариком Мори в глаза, после чего добавил: — Прободения, кажется, нет.

— Это что значит?

— Ствол мозга как будто не пострадал. Явных неврологических повреждений не наблюдается. Везучий малый!

«Это как посмотреть», — подумал Барни.

Вдруг Мори затрясло. Барни быстро закутал его в одеяла.

— Ливингстон, это ты? — спросил он таким голосом, как будто каждый звук вызывал у него страшную боль.

— Да-да, Мори, ты только не волнуйся. Все будет хорошо.

— Черт! — вздохнул тот. — Отец мне за это устроит! Наверняка скажет, что я и этого не умею сделать как следует!

Он издал звук, который, казалось, шел из небытия, нечто среднее между смехом и рыданием. Потом он снова застонал.

— Он очень страдает от боли. — Барни с мольбой посмотрел на доктора: — Разве нельзя ему сделать какой-нибудь укол?

— Нет, от этого чувствительность притупится. Пока мы точно не установим полученные повреждения, он по возможности должен сохранять ясное сознание.

Свет фар осветил стену здания. И полиция университета, и «скорая помощь» появились практически одновременно. Барни даже не слышал звука моторов. Вскоре вокруг Мори было уже человек пять или шесть, которые обменивались негромкими репликами в неестественно спокойном тоне.