Книга Образ Беатриче - Чарльз Уолтер Уильямс

многих друзей вот что дошло до меня в связи с недавно вышедшим во Флоренции декретом о прощении изгнанников: я мог бы быть прощен и хоть сейчас вернуться на родину, если бы пожелал уплатить некоторую сумму денег и согласился подвергнуться позорной церемонии. По правде говоря, отче, и то и другое смехотворно и недостаточно продумано; я хочу сказать, недостаточно продумано теми, кто сообщил мне об этом, тогда как Ваши письма, составленные более осторожно и осмотрительно, не содержали ничего подобного.

Таковы, выходит, милостивые условия, на которых Данте Алигьери приглашают вернуться на родину, после того как он почти добрых три пятилетия промаялся в изгнании? Выходит, этого заслужил тот, чья невиновность очевидна всему миру? Это ли награда за усердие и непрерывные усилия, приложенные им к наукам? Да не испытает сердце человека, породнившегося с философией, столь противного разуму унижения, чтобы по примеру Чоло и других гнусных злодеев пойти на искупление позором, как будто он какой-нибудь преступник! Да не будет того, чтобы человек, ратующий за справедливость, испытав на себе зло, платил дань как людям достойным тем, кто свершил над ним беззаконие!

Нет, отче, это не путь к возвращению на родину. Но если сначала Вы, а потом другие найдете иной путь, приемлемый для славы и чести Данте, я поспешу ступить на него. И если не один из таких путей не ведет во Флоренцию, значит, во Флоренцию я не войду никогда! Что делать? Разве не смогу я в любом другом месте наслаждаться созерцанием солнца и звезд? Разве я не смогу под любым небом размышлять над сладчайшими истинами, если сначала не вернусь во Флоренцию, униженный, более того, обесчещенный в глазах моих сограждан? И конечно, я не останусь без куска хлеба!»

Глава седьмая. Работа над «Комедией»

Некоторые из тех, кому не хватило сил, отказались от Пути Утверждения. Но отвергнув образы, они открыли свое истинное призвание. К таким людям следует отнести в первую очередь Раймунда Луллия[78] и Игнатия Лойолу[79]. Лойола основал Орден, именовавшийся «Обществом Иисуса», и тем узаконил Путь Отказа вместо не столь явного Пути Утверждения, который, наверное, тоже можно было бы назвать именем Иисуса. Однако Данте и не думал отказываться от своих давних обетов. Его лишили возможности действовать на общественном поприще, но в действиях на своем личном поле он оставался свободен. Единственная возможность, которой его никто не мог лишить — исполнение своей функции, реализация замысла, ради которого он жил. И тогда он принял решение создать свою «Божественную комедию».

Так он понимал свой долг на Пути Утверждения Образов. Говорят, что таким образом он восполнял утрату Беатриче и родного города, создавая в сознании еще более благородные их образы. Ну что же, в таком подходе можно найти определенное самоутешение. Для читателя это своего рода оправдание: да, мы не можем писать так, как Данте, но у него же были резоны, совершенно отличные от наших. Если «Комедия» компенсировала утрату Беатриче, а в «Новой жизни» Беатриче и вовсе умерла, то все эти писания не имеют никакого отношения к нашим собственным любовным историям или к нашим собственным предметам обожания. Сэр Томас Браун[80] писал, что он замирает в благоговении перед «O altitudo!»[81]. Перед лицом любой высоты у нас есть возможности либо не обращать на нее внимания, либо исследовать ее, либо испытывать к ней благоговение. Данте выбрал третий вариант.

Парадоксально, что смерть Беатриче и изгнание еще раз убедили его в некоей взаимосвязи возлюбленной и родного города. Но это факт. Мы можем не придавать значения этому повторному утверждению, можем иронизировать над побудительными причинами появления «Комедии». Ирония — хорошее подспорье в некоторых рассуждениях, но никак не годится на роль жизненной функции. Испытания, выпавшие на долю Данте, не оставляют места иронии. В словах, обращенных к поэту: «Взгляни смелей! Да, да, я — Беатриче!» слышится только призыв поверить в свои силы. И Данте внял этому призыву. Не внять означало бы отказаться от Пути Утверждения.

Тем не менее, общество более склонно уважать иронический подход, чем спиритуалистический. Здесь я не имею в виду любителей аллегорий, то есть тех, кто анализируя «Комедию», полностью отрицает реальную личность Беатриче и стремится перевести обсуждение целиком в область богословия, усматривает в образе реальной девушки из Флоренции только лишь Божественную Милость или что-то еще. Ее улыбки для них всегда метафоричны; ее гнев абстрактен, в ней вообще отсутствуют признаки реальной земной женщины. Она — существо возвышенное, но, по крайней мере, остается определенной. А вот у спиритуалистов ее образ становится настолько тусклым, что место живой женщины занимают некие флюиды души, туман, поднимающийся из глубины сердца. Очевидно, что очень немногих молодых влюбленных заинтересуют подобные построения. И в «Чистилище», и в «Раю» они едва ли найдут для себя что-нибудь интересное, поэтому и не пойдут дальше «Ада», где Беатриче почти не упоминается. Примерно такое же жалкое одухотворение сотворили в мифе о Галахаде, полностью проигнорировав сведения о том, что он являлся внебрачным сыном сэра Ланселота. По общему мнению, «Рай», высшее выражение истинного романтизма, очень сложен для начинающих романтиков. Но полное одухотворение, перевод Беатриче из числа земных женщин в разряд небесных созданий, перевод в псевдоромантизм в критике очень напоминает смертный грех. Я выскажу предположение, что «Рай» для непорочных натур дает пример нормального развития человеческой романтической любви; и, таким образом, даже для нашей падшей природы должен оставаться предметом пристального изучения. «Славная и святая плоть» является ее воплощением. Это наша истинная форма, видимая в в отраженном свете Второго Круга. Путешествие через небеса «Рая» — это история Любви, невозможной для мужчин и женщин падшего племени, но вполне понятной «благородному интеллекту», то есть уму благородной жизни. Это простые и естественные отношения любых двух влюбленных, благополучные, если они подчиняются разуму, и обреченные на неудачу, если они к нему не прислушиваются.

Данте давно понял, какой должна быть форма «Комедии». Еще в «Новой жизни» он говорил, что надеется «овладеть новым повествованием, более благородным, чем предыдущее (VII), и затем, имея в виду Беатриче, что надеется «сказать о ней то, что никогда еще не было сказано ни об одной женщине» (XLII). И сказать это он собирался правдиво, поскольку определял собственные стихи как продиктованные Амором. Прямой намек на будущий замысел «Комедии» содержится уже в канцоне «Лишь с дамами, что разумом любви...» (XIX), которая потом упоминается и в «Комедии». В этой канцоне