Книга Остановка в Венеции - Кэтрин Уокер

— А что за хроники? — удивилась Люси.

— Мы как раз к этому подходим, к тому, что, как мне кажется, имеет непосредственное отношение к вашим находкам. Год тысяча пятьсот девятнадцатый стал поистине черным для Ле-Вирджини и других женских монастырей Венеции. Недовольные мужские голоса и раньше призывали к реформе, клеймя монахинь потаскухами и другими нелестными эпитетами, но в тысяча пятьсот девятом году Венеция проиграла в битве при Аньяделло Папе Юлию и Камбрейской лиге в Вендетте против венецианского могущества и, надо думать, чванства. Венецианской гордыне был нанесен сокрушительный удар, начались вопли, что виной всему упадок и разврат, и кто-то, разумеется, назвал корнем всех зол женские монастыри. Господа оскорбило существование независимых развратниц, отсюда и кара.

Городские и религиозные власти постановили преобразовать монастыри — это ведь легче, чем изменить самих себя. Как я уже говорила, самым лютым стал тысяча пятьсот девятнадцатый год, когда викарий венецианского патриарха наложил клаузуру, затвор, на все женские монастыри, включая Ле-Вирджини. К ним подселили схимниц из менее привилегированных монастырей, и иноческая вольная жизнь кончилась. Теперь их в буквальном смысле заперли в четырех стенах и обложили суровыми запретами. Все это зафиксировано в хронике. Разгневанная аббатиса негодует на узурпаторов и призывает кары небесные и даже проклятия на голову злодея викария, на которого раньше смотрела как на пустое место, на выскочку. Дальнейшее развитие событий — это слишком долгая история, борьба была жестокой, и монахини в ней, конечно же, потерпели поражение. Инокинь замуровали в одной половине монастыря, а управление передали схимницам, и властям оставалось только дождаться, пока не скончаются все представительницы старой знати, что, в конце концов, и произошло. Потомкам осталась печальная надпись в Арсенале.

— Какая надпись? — спросила я.

— Там сохранился фрагмент монастырской стены с аркой, а под ней табличка с надписью: «Храни нас Надежда и Любовь в этой любезной сердцу тюрьме». Да уж, очень любезной.

— Как прискорбно, — заметила Люси. — И ведь ничего не меняется.

— Боюсь, что да, — согласилась Лидия, — но теперь, наконец, мы услышим их рассказы, их голоса.

— А какое отношение все это имеет к Ка-да-Изола? — перебил Ренцо.

— Понимаете, — обратилась к нему Лидия, — у Ле-Вирджини отобрали все, включая палаццо, монахинь обрекли на заточение, затвор, и личное имущество им было запрещено. Думаю, когда пришлось спешно перебираться, они оставили свои прекрасные наряды и дорогие сердцу вещи, надеясь вернуться за ними, если настанут светлые дни. Монастырь лишился своей обширной художественной коллекции, книг, всего — богопротивное искусство оказалось под запретом. Полное заточение.

— Богопротивное искусство? — уцепился Маттео. — Например, фрески на древнеримские и древнегреческие сюжеты? Их заштукатуривали?

— Сомневаюсь, что такое вообще могло появиться в монастыре, — ответила Лидия, — но, если да, их, конечно, должны были устранить.

— Значит, их выгнали или они бежали, оставляя все свои пожитки, свою жизнь… — произнесла я. — Как же, наверное, им было страшно и горько. Я все пытаюсь представить их последние минуты перед уходом там, на чердаке, — ужаснее не придумаешь. А их родные ничем не могли помочь?

— Конечно, они пытались воззвать к властям, и сами монахини тоже пытались, они развернули отчаянную борьбу, но было поздно. Им пришлось расстаться со свободой, чтобы избежать гнева Республики. Подселенные схимницы происходили из другого сословия, они исповедовали бедность, целомудрие, послушание, полное отречение от мира — и именно эта модель стала единственно приемлемой. Эпоха закончилась. А наших инокинь морили голодом, в какой-то момент они даже расковыряли стену, чтобы добыть себе пропитание. Безобразно.

— Безобразно, — эхом откликнулась Люси.

— Обычные женщины, такие же, как мы, — подхватила я.

— Да. Представляете?

Повисла тишина, которую прервал возглас Ренцо.

— Как познавательно! Мы действительно совсем ничего не знали об их жизни! Подумать только! Тайна Ка-да-Изола разгадана! Выходит, — обернулся он к Маттео с ехидной улыбкой, — таинственную фреску написала монахиня… Если они сочиняли проповеди на латыни, почему бы и в прочих искусствах не преуспеть? Ха-ха-ха!

— Действительно, — подтвердила Люси. — Дорогие мои, спасибо за чудесный вечер. За восхитительное гостеприимство, за информацию к размышлению. Лидия, мы безмерно вам благодарны! Как мне приятно, что вы занимаетесь этой темой. А теперь нам пора отвести спящего красавца домой. — Она подхватила устроившегося у нее на коленях Лео и поднялась. — Ренцо, как тебя благодарить? Ты был так добр! Теперь ждем вас всех вместе как-нибудь к нам на ужин.

Мы распрощались и начали собираться. Улучив минутку, я попросила Лидию позвонить, нацарапав номер на стопке листочков у телефона. Мы устало улыбнулись друг другу.

На лестнице нас снова ждал Марко. Обратное путешествие было просто неземным, небо сливалось с морем, и, кроме плеска весла, ничто не нарушало безмолвия. Только Маттео в какой-то момент произнес вполголоса: «Проплываем Арсенал».

Лидия согласилась прийти утром взглянуть на бумаги Таддеа. Маттео не возражал, хотя и не собирался распространяться о существовании писем Z. Утром он сам их все прочтет. А вместо ланча, как мы теперь привычно называли второй завтрак, он сводит меня в Академию посмотреть на «La Tempesta» — перекусим потом, по дороге домой. Днем обсудим письма Z с Люси. Она пока набирает материал про Джорджоне, штудируя «Жизнеописания» Вазари и остальное, что нашлось в библиотеке. Мы рассредоточились, заняв позиции, обозначенные генералом Маттео. Военный совет был проведен за colazione.

Поднявшись на чердак, Лидия отреагировала точно так же, как и я, — сперва застыла, а потом у нее на глаза навернулись слезы. Мы прониклись духом той трагедии: лихорадочная спешка, в которой прятали пожитки; страх, отчаяние, расставание с дорогими сердцу вещами. Наверное, им пришлось самим стаскивать все сюда, наверх. Женщины, молодые и старые, взбирающиеся по узкой лестнице с сундуками, охапками бумаг и книг. Чудо, что никто ничего здесь не обнаружил до того, как дом вернулся к да Изола.

Мы открыли шкатулку Таддеа. Лидия провела пальцем по надписи под крышкой, словно надеясь вызвать призрак девушки, а потом вынула бумаги и, наморщив лоб, начала сосредоточенно читать. Я наблюдала, не отвлекая. В какой-то момент она открыла и пролистала книжечку в кожаном переплете. Так мы просидели где-то час.

Наконец она отложила последний листок и подняла глаза на меня. На лице ее помимо привычной улыбки отражалась целая гамма чувств.

— Нел, это невероятно! Личная переписка из того времени — это уже предел мечтаний, а женский дневник — просто запредельно.

— Там дневник?

— Да, Таддеа его сохранила.

— И кто же она, Таддеа?

— Таддеа? Она у нас девочка с характером. Где-то лет пятнадцати, может, младше, смышленая, полная жизни, любящая родных, особенно брата, и подругу, которую действительно зовут Клара. Это даже не столько письма, сколько заметки вроде отрывного ежедневника. Кларе пришлось туго. Вот эта книжечка — ее дневник. Видимо, Таддеа спрятала его вместе со своими бумагами после смерти Клары.