Книга Театральная сказка - Игорь Малышев

– Мне это тоже ни о чём не говорит. Надо Альберту показать.

Режиссёр мельком бросил взгляд на письмо.

– Положи в карман сценического костюма, – сухо приказал он Мышу. – Когда попадёте за сцену, отдай Гному.

– Гному? – не поверил Мыш. – Да ладно! Ему кто-то может писать?

– Как видишь, – скупо отозвался Альберт.

Весь день до вечера письмо не давало Мышу покоя. Он держал его в руках, смотрел на картинку, читал надписи на оборотной стороне конверта, узнал, что изготовлен конверт на пермской фабрике Гознака 08.12.81, рисунок соболя выполнен художником В. Комлевым. Мыш разглядывал послание у окна на просвет, силясь увидеть, что там внутри, но безуспешно, бумага оказалась слишком плотной.

Когда у костра на границе с Засценьем Мыш передавал письмо Гному, пальцы его подрагивали от волнения.

– Альберт велел передать это тебе.

Рука Гнома, потянувшаяся за посланием, тоже еле заметно задрожала.

– Мне? – произнёс он удивлённо.

Гном не сразу вскрыл конверт. Подбросил в костёр дров, подождал, пока они разгорятся, и лишь тогда с треском оторвал от конверта узкую полоску, достал ученический листок в клеточку и принялся читать.

Дети, усевшиеся с другой стороны костра и скрытые тенью, исподволь наблюдали за ним, делая вид, что увлечены разговором.

К их удивлению, глаза Гнома, которого они считали не самым эмоциональным человеком, вдруг наполнились слезами. Он, не глядя, бросил письмо в огонь и ушёл в темноту.

Письмо упало на горячую золу у самого края костра и лежало там, шевелясь, как живое, от движений горячего воздуха. Прошла секунда, другая, край его занялся. Ветка кинулся к костру и потушила горящую бумагу:

«Дорогой папа, я не смогу сказать тебе это в лицо, поэтому пишу письмо. Мама умерла. Моя любимая мама и твоя дорогая Поличка. Это произошло две недели назад. Прости, что не сказал тебе раньше, просто не мог найти в себе сил.

Она всегда помнила о тебе, до самой смерти. Просила не винить тебя ни в чём. Я и не виню, как ты знаешь. После того злополучного спектакля в девяностом году, когда накачанный наркотиками бандит начал стрелять в актёров, ты, закрывая собой маму, увёл её в Засценье и едва не истёк там кровью, у тебя уже не было выбора, где жить – здесь, в мире людей, или там, на границе.

Я безмерно благодарен тебе за всё, что ты сделал для неё и меня. Я рад, что у меня такой отец. Мне только отчаянно грустно, что общаться с тобой мы можем отныне лишь во время спектаклей и только взглядами.

Всё сложилось очень трагично, но в нашем театре по-другому ведь и не бывает, так? Мы его пленники, но это прекрасный плен.

Папа, я тебя очень люблю. Помолись за маму.

Твой сын Альберт».

Дети долго стояли неподвижно, взгляды их снова и снова возвращались к строчкам письма. Они перечитывали их раз за разом и не могли поверить.

– Так он сын Гнома? – с трудом выговорила Ветка.

– Получается, так.

– Точно, Альберт же говорил, что его мама тоже когда-то играла в этом спектакле.

Ветка покачала головой.

– Сын Гнома… Невозможно поверить.

– В голове не укладывается.

– Альберт выглядел очень подавленным последнее время. Я стеснялся спросить почему, а сам он не говорил.

Мыш положил бумагу в середину костра, и та исчезла в пламени.

– Мы не должны были этого читать, – вздохнул он.

– Но мы должны были знать это. Даже если Альберт и Гном не хотели.

Ветви деревьев шелестели от потока горячего воздуха. Угли угасающего костра оплывали жаром и играли оттенками красного.

Лес молчал, как приговорённый.

– Какого рожна вы тут сидите? – послышался из-за деревьев охрипший, напитавшийся влагой голос Гнома. – Уколите пальцы шипом и марш в Засценье! Живо!

В голосе его отчётливо слышались Альбертовы нотки. Или, скорее, это Альберт унаследовал Гномовы интонации.

Дети поднялись и, раздвигая плети отяжелевших от ночной росы трав, пошли в темноту.

– Удачи! – донёсся до них гнусавый, будто простуженный голос Гнома.

– Спасибо, – отозвалась Ветка.

Из чащи донёсся звук, похожий на рыдание, а может, то просто вскрикнула ночная птица.

За сценой. Библиотека

Лес кончился, началась каменная пустыня. Булыжники перекатывались под ногами со звуком, похожим на стук зубов. Белый ворон летел впереди, но смотреть на него было трудно из-за яркого солнца, которое растворяло его в своём свете.

– Ничего не вижу, – закрыл глаза ладонью Мыш после очередной попытки разглядеть птицу. – Мы не заблудились?

Он вытер тыльной стороной ладони проступившие слёзы.

Издалека раздалось знакомое крукание.

– Не-не, правильно идём, – заметила Ветка.

Ветер дунул им навстречу, но оказался совершенно не раскалённым, каким должен был быть, хотя шёл из самого сердца пустыни.

– Какой странный запах, – остановилась Ветка и принюхалась. – Очень знакомый и… приятный.

– Опять какие-то благовония? – спросил Мыш, вспоминая восточный базар, на который не так давно привёл их альбинос.

– Нет. Это не благовония, не цветы и не духи2. Но запах очень приятный. Только я не могу понять, почему он мне нравится.

Впереди вставало что-то очень высокое, похожее на ряды небоскрёбов, теряющихся вершинами в солнечном блеске. Дрожащий воздух, поднимающийся от раскалённых камней, мешал разглядеть подробности. Силуэты трепетали и размывались.

Ветка шла, опустив голову, напряжённо размышляя о чём-то, и вдруг засмеялась.

– Ты что? – повернулся Мыш, испугавшись, что девочку накрыл солнечный удар.

Ветка продолжала хихикать в кулак, не поднимая головы.

– Мыш, я поняла, что это за запах.

Мальчик ещё раз втянул воздух. В нём и вправду проступал знакомый и, в общем, приятный оттенок.

– Не могу разобрать, – признался он.

– Это книги. Так пахнут книги.

Мыш принюхался снова.

– Ну конечно же! – воскликнул он.

– Так пахнет в библиотеках и книжных магазинах.

Через несколько часов они достигли конструкций, что неясно проступали в дрожащем мареве.

Огромные книжные полки, сделанные из почерневших от времени и покрытых выщерблинами мощных досок, уходили в небо и терялись в вышине.

Доски провисали под тяжестью стоящих на них томов, но по всему было видно, что они выдержат, даже если нагрузить их и вдвое большим весом.