Книга Леди, которая любила готовить - Екатерина Лесина

Василисе редко случалось говорить о лошадях.

Александр, конечно, интересовался, но как-то больше верхами, и если приходил, то посоветоваться, попросить помочь выбрать для себя ли, для приятеля. И Василиса советовала, порой даже на ярмарку ездила, вроде как брата сопровождая.

Марья… та лошадьми интересовалась исключительно с точки зрения выгоды. И в поместье мужа держала пару упряжек, но скорее данью обычаям, в последнее время предпочитая именно автомобиль, в котором видела то сочетание удобства и роскоши, которое достойно княжны.

Настасья и вовсе мало что в лошадях понимала.

Зачем?

Магии в них нет.

А вот Демьян Еремеевич неожиданно показал себя весьма знающим человеком.

— Вы…

— Отец в кавалерии служил. Вот детство на конюшнях и прошло, — сказал он и, решившись, коснулся бархатной шеи Хмурого. А тот лишь покосился, клацнул зубами, предупреждая, что за иные вольности и без пальцев остаться можно. — А вы…

— А у меня кровь такая… неправильная, — Василиса тряхнула головой, и тяжелая коса скатилась с плеча, легла, приникла к шее.

— В каком смысле?

— В прямом. Моя прабабка из степняков. Семейная маленькая тайна, которая давно уж ни для кого не тайна. И если подумать, то тайной никогда и не была.

Он кивнул.

И ничего не сказал. И, наверное, не стоит говорить с человеком посторонним о семейных делах, тем паче таких, сомнительных, бросающих тень на величие рода, однако Василисе хотелось. Наверное, она просто давно уже ни с кем не беседовала, чтобы просто говорить, не думая, сколь прилична тема.

Не утомился ли собеседник.

Не подумает ли он о Василисе дурно, не сочтет ли излишне болтливою или, наоборот, молчаливою. Ее не пытались оценивать, не сравнивали, не играли иную роль, отведенную светом, но просто слушали.

— Время от времени в нашем семействе появляется кто-то… в ту семью, — она остановилась у тропы. — Смотрите, если пойдем здесь, то через часа два выберемся к моему дому. А там уже и до города вас довезут. Если дальше чуть пройти, то будет дорога на Гезлёв, но там уж только к вечеру если. Кружит она изрядно.

— Лучше тогда к вам. Если, конечно, я не доставлю неудобств…

— Не доставите, — отмахнулась Василиса. — Так вот… мне не досталось ни семейной красоты, ни силы, ни иных каких-то талантов. Разве что с лошадьми всегда ладила. И в седле держусь, как тетушка говорила, не хуже кавалериста… только кому это надо?

Демьян Еремеевич не ответил, но остановился, махнул рукой.

— Погодите…

— Вам дурно?

— Нет. То есть… был ранен. Сказывается…

…прозвучало так, будто он жалуется. А он и вправду жаловался, позабыв, что мужчинам никак невозможно выказывать слабость перед женщинами. Тем паче такими, как Василиса Александровна, которая совершенно не походила на себя прежнюю. Куда только подевались, что робость, что застенчивость.

И, стало быть, маскою были?

А что еще?

Не она ли стреляла? И если так… оружие? На первый взгляд его нет, в этаком костюме спрятать что-либо презатруднительно. Но как знать, что скрывается в седельных сумках. Оружие-то разным бывает, и вовсе не обязательно иметь огромное ружье, хватит и махонького дамского браунинга.

Заглянуть?

Под каким предлогом? И конь скалится, чувствует, что Демьян замыслил дурное. Кони людей видят, и от того, что видел этот конкретный жеребец, становилось до крайности неловко. И тут уж служебной надобностью не отговоришься.

— Может, в седло?

Конь заржал и попятился. Этакого всадника он не желал.

— Ни за что!

— Почему? — она склонила голову набок. И стало видно, что та, другая, кровь и вправду сильна. Глаза вдруг сделались уже, лицо круглее. Солнце успело позолотить кожу, которая обрела весьма характерную смуглость.

Еще не медь, но близко.

— Это неудобно. Я в седле, а вы пешком.

— Здесь никого нет.

— Здесь я есть, — проворчал Демьян, заставив себя подняться. — И дойти дойду… а если вдруг нет, то оставите.

— Не хватало еще. Знаете, Марья бы сделала вид, что ничего-то не происходит. А вот Настасья сказала бы, что глупо страдать из-за такой эфемерной вещи, как приличия. Или что там…

— Я не страдаю.

— Может, я страдаю, на вас глядя, — она слегка улыбнулась, и показалось, что того и гляди рассмеется.

— Я того не стою.

— Мне лучше знать.

С тропы с шелестом поднялась птица, и конь попятился, тряся головой.

— Осторожно…

— Хмурый умный, — Василиса удержала жеребца. — И птиц знает. И зверья не боится. Его даже на охоту брали, раньше, давно…

— И выстрелов не боится?

— Нет. Тоже слышали?

— Их-то конь и испугался, — Демьян решил не скрывать правды, ибо была та проста и незатейлива. — Повезло, что я спешиться решил, иначе полетели бы оба, и как знать, куда… если бы вперед, то ладно, а могли бы и с обрыва.

— Это который над морем? — уточнила Василиса. — Опасное место. Там верхами не ездят. То есть, я однажды проехала, но скорее из упрямства. А кто вас туда отправил?

— Никто. Сам… точнее конь. Взял на конюшне, а конюх сказал, что он дороги знает. Вот и решил, что пускай выбирает, куда везти. Неудачно получилось.

— Неудачно, — Василиса откинула темную прядь. — Не быстро идем? Возьмитесь за стремя. От этого ваше самолюбие не очень пострадает?

— Самолюбие — нет, но судя по виду вашего коня, пострадать может что-либо иное.

Хмурый клацнул зубами.

— Он только с виду грозный, а на самом деле добрее котенка…

Может, для нее так оно и есть, но вот на Демьяна конь взирал мрачно, упреждающе.

— Я его когда-то растила. Матушка его родила, но что-то там не так пошло, оно и погибла. Выпаивать пришлось. Вываживать. Живот гладить. И вообще… я пару дней и ночевала на конюшне, пока тетушка не запретила. И объезжала его тоже я…

— Сколько вам было? — Демьян осторожно коснулся стремени и погрозил коню пальцем. А потом, вспомнив, что в кармане осталась еще морковка, вытащил ее и протянул. Правда, жеребец угощение не принял, понюхал и отвернулся демонстративно.

— Четырнадцать… пятнадцать почти.

— И вам позволили?!

— Я не спрашивала. Ходила в ночное с мальчишками. Тетушка не видела в том дурного… это потом уже, когда Марья узнала и рассказала… княжне… то есть, моей бабушке, но… не важно. Та весьма заботилась о чести.

Она улыбалась.

И Хмурому велела: