Книга Мой ГУЛАГ. Личная история. Книжная серия видеопроекта Музея истории ГУЛАГа - Людмила Садовникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я не рассказывала ни детям, ни мужу Виктору о своем прошлом. Думала, меня не так поймут. Я не хочу. И на работе у меня никто ничего не знает. Вот, столько прожила — и никто ничего про меня не знает. Только вот мои документики… Уходя, я не оставлю ничего, только фотокарточку, может быть…
У мамы была сестра, она уже умерла, я ездила к ней в Ленинград с подругой. Она была врачом госпиталя во время блокады, получила медаль «За оборону Ленинграда». И я сказала: «Тетя Ида, вы хоть оставьте мне фотокарточки». Она ответила: «Я уже все уничтожила». Сестра моя умерла в 2005 году, брат — еще раньше. Я одна осталась.
Антисоветская агитация и пропаганда
Мать Лидии Чюринскиене, Армета Сирель, была арестована во время войны в блокадном Ленинграде, городе, находившемся на военном положении. Правоохранительная деятельность государства в годы войны определялась Указом Президиума Верховного Совета СССР «О военном положении», принятым 22 июня 1941 года. Согласно этому указу, в местностях, объявленных на военном положении, все функции органов государственной власти в области обороны, обеспечения общественного порядка и государственной безопасности передавались военному командованию. За неподчинение распоряжениям и приказам военных властей, а также за преступления, совершенные в местностях, объявленных на военном положении, виновные подлежали уголовной ответственности по законам военного времени. Все дела о преступлениях, направленных против обороны, общественного порядка и государственной безопасности, передавались на рассмотрение военных трибуналов. Мать Лидии арестовали за поднятую немецкую листовку, по закону военного времени этого было достаточно для осуждения. Даже то, что у женщины были маленькие дети и она была женой военного летчика, сражающегося на фронте, не спасло ее. Немецкая листовка и подозрение в агитации решили судьбу Арметы Сирель. Статья 58–10 УК РСФСР «антисоветская агитация и пропаганда» предусматривала лишение свободы на срок до 10 лет.
Нинель Мониковская, вторая половина 1950-х годов
Интервью записано 16 июня 2017 года.
Режиссер Виктория Рябинина.
Оператор Анатолий Марфель.
Нинель Петровна Мониковская родилась 25 апреля 1927 года в городе Торопец Калининской (ныне Тверской) области.
Во время войны семья Мониковских оказалась на оккупированной территории. В 1943 году Нинель Мониковскую и ее мать арестовали, обвинив в связи с немцами. 7 марта 1943 года им объявили приговор. Варваре Мониковской — высшая мера наказания, расстрел. Нинель как несовершеннолетней — 10 лет ИТЛ. Наказание она отбывала сначала на Урале, в Усольлаге[37], потом была этапирована в Степлаг[38], в Казахстан. В 1953 году Нинель Мониковская освобождена. После освобождения работала заведующей заводским клубом «Калугаприбор», заместителем директора Калужского областного драматического театра. Реабилитирована в 1961 году. С 1990 года Нинель Мониковская — председатель правления Калужской областной благотворительной ассоциации жертв политических репрессий. В 2017 году вышла ее книга воспоминаний «По ту и эту сторону решетки».
«Выживая, мы все-таки жили»
Если вспоминать свою жизнь… У меня было детство как детство: веселая школа, пионерский отряд, все оборонные значки, которые можно было получить в то время, были мои. Не было такого занятия или кружка, в котором бы я активно не участвовала. Я была бойкая девочка. Воспитывалась в более чем патриотической семье. Мама, Мониковская Варвара Ивановна, — завуч в школе, преподавала русский язык и литературу. Родители рано разошлись, но прекрасно относились друг к другу. Вот так «звенело» мое детство в городе Торопец бывшей Калининской, теперь Тверской области.
Был июнь 1941 года, и судьба занесла меня в город Калинин: там проходил Всероссийский конкурс юных чтецов лермонтовских произведений. Все, как обычно, читали «Бородино», «На смерть поэта». А я по совету своей учительницы прочитала «Песню про купца Калашникова» и заняла первое место. У меня была изумительная награда: роскошное издание — фолиант Маяковского, который потом очень много значил в моей жизни, и путевка в Артек. Вот такой намечался хороший маршрут, но жизнь его слегка откорректировала. Началась война. Я возвращалась со всеми этими подарками домой, а Торопец уже бомбили. Это практически очень недалеко от границы — что тут, всего ничего, какие-то 250–300 км. Начались бомбежки, страшно было, ну просто очень! Мать пошла в райком партии, попросить эвакуационное удостоверение: родные отца жили в Уфе, и туда можно было уехать. Но ей сказали: «Варвара Ивановна, вы что! Если коммунисты начнут бежать, что же делать остальным?» — «А что же делать?» — «Ждать. Партия скажет, когда и куда вам нужно». Где-то в начале августа 1941 года партия сказала, что мы можем уезжать. Нам пригнали подводу с хромой лошадью и слепым возницей, погрузили туда меня, бабушку и пару каких-то чемоданов и чувалов. Эвакуировались мы километров на тридцать от Торопца — дальше уже были немцы. Куда дальше? Дальше некуда. Там одна из маминых бывших учениц, сельская учительница, выделила нам баньку, и в ней мы ютились. Пока были войска вермахта — ну да, немцы пришли. Было просто страшно. Хотя нет, не просто страшно, а безумно страшно: потому что вот я, такая вся из себя хорошая патриотка и ничего не делаю против этих врагов! А потом пришли эсэсовцы, и дело приняло другой оборот: начались преследования жителей, которые давали прибежище беженцам. И мы решили вернуться домой. Возвратились — а дом начисто обворован добрыми соседушками. Ну, как-то мы спрятались.
Больше всего боялись за маму, потому что ее хорошо знали. Всего две школы, она завуч, тем более — член партии. В городе было уже страшно: стояли виселицы, жителей гоняли на работу. Несколько раз нас отправляли на уборку города. Приходил какой-то дядька: вот вам метла, будете убирать. Я не знала, как его зовут, кто он такой.
Мать никто не выдал, как ни странно. Бабушка стирала оккупантам белье. Немец приносил котелок похлебки, кусок хлеба и свернутое в узелок грязное белье с куском мыла. Бабушка стирала, и этим наша семья кормилась. Это было абсолютно честно. Так продолжалось до конца 1941 года. Но вот на фронте стало что-то меняться: чувствовались какие-то нервные передвижения. И в конце концов 21 января 1942 года в Торопец вошли части Калининского фронта и нас освободили. А за Великие Луки, которые были в 80–90 км, еще полтора года бились. И вот этот промежуток простреливался насквозь. А мы же, пацаны, все патриоты: хватали оружие, которое было брошено отступающими немцами, мы были вооружены! И в это время городскими властями было принято мудрое решение: от греха подальше! Нас посадили в эшелон и эвакуировали на Урал.
