Книга Мой ГУЛАГ. Личная история. Книжная серия видеопроекта Музея истории ГУЛАГа - Людмила Садовникова

По утрам нам давали рыбий жир, очень я его не любила. А не выпьешь столовую ложку, не пойдешь завтракать. Я хитрила. Я просила девчонок, которые могли за меня выпить. Или в обувь выливала, или в печку — чтобы только мне дали поесть. Другие дети хоть целый пузырек выпьют, а я не могла ни в какую, меня тошнило. И я до обеда оставалась голодной. Поэтому я часто ходила дежурить на кухню, мыла котлы, помогала. Я знала, что там что-то поем. Мне даже говорили: «Больно часто ходите дежурить на кухню, Сирель!», на что я отвечала: «Значит, я понравилась повару!»

Одевали нас по сезону. Лето — одно платье, если осень — еще пальто дадут. Обувь — ботинки с галошами. До четвертого класса мы ходили вообще без волос. Стыдно было, мы были все на одно лицо — мальчики и девочки. Только в четвертом классе девочкам челочки стали отпускать, чтобы отличались от мальчиков.

Когда я училась в четвертом классе, в наш детдом привезли группу мальчиков из расформированного детского дома. Среди них оказался и Сирель Аральд, по-русски — Алик. Он учился в седьмом классе. Наше родство установили по редкой фамилии. Вызвали меня, сказали: «Сирель, к тебе брат приехал!» Подвели меня к ребятам, я поискала брата глазами, посмотрела внимательно и сказала: «Похож!» Так мы встретились.

В детдоме была семилетка. Когда мы окончили семь классов, нас не спросили, где мы хотим учиться и кем быть. Где были места, туда и посылали. Я хотела, конечно, на часовой завод, но там было все занято. И нас целой группой отправили на Рыбинскую судоверфь.

Алик после седьмого класса устроился на часовой завод, но жил по-прежнему в детском доме. Пришло время, и его призвали в армию, в артиллерию, в город Читу. Отслужив три года, он снова вернулся в детский дом. Позже его приняла сестра Лилия. Мы искали друг друга по архивам, через воспитателей. После детского дома Лилия окончила педагогическое училище, познакомилась с будущим мужем, и они уехали в Киров. Брат Алик нашел себе женщину-татарочку с ребенком, женился. Я, конечно, со всеми встречалась, но уже взрослой.

На судоверфи я работала станочницей. Работа была тяжелая и пришлась мне не под силу. Я была очень худенькой. Мы работали в открытых холодных ангарах. Нам выдали фуфайки и платки, как в лагере. Продержалась я там девять месяцев, больше не смогла. Нашла в газете объявление, что в городе Гаврилов Ям принимают в фабрично-заводское училище. Проучилась один год, и после учебы меня приняли на комбинат «Заря социализма» — я подумала, хоть в тепло пойду! Ну, а во время учебы я еще занималась парашютным спортом, очень увлекалась! Изучала и сам парашют, тактико-технические данные, прыгала с вышки. Уже и с самолета пришла пора прыгать, нужно комиссию проходить. Увидели, что я худенькая, отправили на весы: 49 кг 500 г. «Мы вас не возьмем, нужно минимум 50 кг!» Я сказала: ну давайте, я сейчас напьюсь чаю. Ни в какую! Не взяли меня. Всего 500 грамм не хватило, чтобы на самолет пустили. Ну, отошла, спорить нечего. Через несколько месяцев снова пошла на комиссию. Опять меня отправили на весы. Думаю: я же ела, воды много пила — стакана три, мне даже тяжело, неужели я 500 грамм не нагнала? Встала на весы: 49 кг 500 г. И на этот самолет меня не взяли. Так я прыжок и не сдала. Дали только удостоверение и значок, что я действительно занималась парашютным спортом. А так была бы как Валентина Терешкова! Я им говорила: надо — я на дом сяду, на море надо — и туда сяду. Стропами же я умею управлять.

Поработала на льнокомбинате. Ткали мы льняные скатерти и прочее. Работа грязная, руки резались об нитки. Вдруг прочитала в газете, что принимают девушек на военную службу и обучают на радистов, телеграфистов, телефонистов. «Ой, — подумала, — надо быстрее рапорт написать». Так я хотела быть военной. Может оттого, что отец у меня был летчик. Но видимо, я не первая подала заявление, и группа радистов из 25 человек была уже укомплектована, я опоздала. И пошла я в телеграфисты. И опять у меня стремление — как можно быстрее изучить технические данные, аппаратуру. И может, меня кем-то старшим поставят? Я вникала во все, чтобы больше знать, больше видеть. Быстро изучила аппаратуру, сдала экзамен, и отправили меня служить в московский округ ПВО, 124-й узел связи. Это был первый призыв девушек на военную службу — 23 января 1963 года. Успешно шла моя служба. Сделали меня старшей по аппаратной. Вскоре меня поощрили и присвоили звание «ефрейтор», дали отпуск — 10 суток. Но я не могла уехать просто так, нужно было оставить вместо себя кого-то старшего. А к нам в это время перевели несколько солдат. Был среди них сержант Чюринскас. Я сказала: «Дайте мне этого сержанта». Потому что он не курил, не пил, был такой подтянутый литовец. «Давай, — говорю, — Витя, командуй, я хоть на родину, в Киров, съезжу». Дня через три я написала ему письмо: «Как дела у нас в роте?» И прислала свое фото в гражданской одежде. Я ему сразу понравилась. Так мы вместе и служили. Я — четыре года срочной, хотела до прапорщика дослужиться, но так и не дождалась, уволилась. А Вите сказала: «Дослуживай!» Нам должны были дать комнату, деваться нам было некуда.

У нас в детском доме каждый воспитанник уже с четырех лет умел играть в шахматы. Меня везде брали на соревнования. Участвовать в соревнованиях было выгодно: давали талоны, а на талоны ешь вкусно и три раза в день. Шахматам меня никто не учил, с ребятами друг от друга научились. Сначала я только смотрела и спрашивала, как что ходит, так и запомнила. Поначалу путалась, а потом научилась и с часами играть, и с записью. И в блиц научилась, но он меня не интересует. Я люблю думать, с самого детства у меня все на десять ходов вперед. От своей воинской части в соревнованиях участвовала. Везде всех обыгрывала.

К Сталину у меня хорошее отношение. У меня даже есть его портрет. У нас и в детском доме висел большой портрет Сталина и картины с ним про счастливое детство. В детском доме у нас было радио — такие черные тарелки громкоговорящие. Когда объявили, что он умер, все плакали. Нас прямо не остановить было, как это — Сталин умер. Не знаю за что, но очень любили. Я даже в его честь в 1953 году яблоньку посадила.

Двенадцать лет я прожила без мамы в детском доме в постоянном режиме недоедания и нужды. Слово «мама» у меня соотносилось скорее с воспитателями и директором детдома. И встреть тогда я свою маму, я была бы к ней холодна. Не было у меня смысла во встрече. Могла бы я с ней по телефону разговаривать или представить, что она приедет сюда, — я не могу сказать.

Как я узнала, раньше сажали и за национальность: будь ты еврей, немец или еще кто, давали срок. Быть может, за листовку ей дали бы три года, а за то, что она эстонка, — еще плюс, вот и наросло восемь лет. Это мое «шахматное» предположение.

Я начала заниматься прояснением собственной биографии — хотела узнать, где я родилась, почему оказалась в Ярославле. Подала запрос в ярославский архив. Сначала я узнала, что действительно родилась в Ленинграде. Потом искала сведения о матери. Писала в информационные центры, у меня были все бумажки, а после того, как достала самые главные документы, я те бумаги порвала, чтобы замести следы. В одной справке было написано, что я «…проживала вместе с матерью в заключении». Я так испугалась этих слов! Узнают, что я была в лагере, начнут меня дразнить, кто ты такая, нарушитель, воровка. Был такой случай в детдоме. Одна девочка сказала: «А, вас посадили?» Обидно было, я даже стукнула ее. Сказала, чтобы больше я такого не слышала! Ей хорошо от меня попало. После этого было тихо. Все равно, конечно, вспоминать все это обидно. В архивной справке написано, что мать перевели на Шексну для дальнейшего отбывания наказания. Но меня даже близко это уже не интересовало.