Книга Мой сын маг - Кристофер Сташеф

— На том, на котором написан пергамент, — ответил Мэт. — Это язык Меровенса. Когда вы прочли несколько раз стихотворение, продиктованное мной, слова для вас начали обретать смысл, ваше сознание настроилось на этот мир, и это помогло вам перенестись сюда, но как только вы сюда попали, вы и думать начали на меровенсском языке.

— Помогло? Кому помогло? — Рамон подозрительно Прищурился. — И кто же занялся нашим переносом?

— Я совершенно уверен в том, что это делает святой Монкер, — сказал отцу Мэт. — Вероятно, в свое время он решил, что для того, чтобы Алисанда, законная наследница, вновь обрела престол, ей не хватает меня, а поскольку Меровенс оставался единственной страной в Европе, не попавшей под власть Зла, Святому определенно стоило вмешаться.

— Власть Зла? — Мать смотрела на Мэта во все глаза. Она даже наклонилась вперед.

— Белая магия действует, черпая силу у Бога, — пояснил Мэт. — Черная же магия черпает силу у Сатаны Чудеса и той, и другой магии осуществляются путем чтения стихов, а еще лучше — пения. Возникает модуляция магических сил. Магические элементы укладываются в определенном порядке, и совершаются чудеса.

— Значит, только Добро и Зло? — уточнил отец.

— Понимаю, современному человеку трудно это принять — Савл так до сих пор и не желает с этим соглашаться. Он пытается разработать некие обезличенные законы магии. Этого же добивается король Латрурии — государства, занимающего территорию нашей Италии...

— Значит, Меровенс теперь не единственное государство, отвернувшееся от Зла? — спросила Химена.

— Мы отвоевали Ибирию и Латрурию, — пояснил Мэт. — Латрурия изо всех сил старается сохранять нейтралитет, король Бонкорро изгнал колдуна, который раньше там всем заправлял. Но мы все равно за него волнуемся.

— Да. Согласно средневековому богословию, компромисс между Добром и Злом невозможен, — сказал Рамон-профессор. — «Экивоки» — так это называл Шекспир. Его пьяный привратник ясно сказал, что нельзя одновременно угодить и Богу, и Дьяволу — в конце концов попадешь в лапы к Дьяволу.

— Что и произошло с Макбетом, — кивнул Мэт. — вот Савл никак не смирится с этим. Всякий раз, совершив доброе дело, он совершает технический грех, дабы уравнять силы.

— Технический грех? Как это понимать? — иахмурилась Химена.

— Ну, например, он наедается мяса в пятницу — здесь церковь это так же запрещает. Но все дело в том, что он не отдает этому занятию своего сердца и, как правило, добра творит больше.

Химена улыбнулась:

— Ты нам так много рассказывал о своем друге.

— О таком студенте мечтал бы каждый профессор! — с горячностью воскликнул Рамон. — Итак, он пытается разработать законы магии, подобные физическим законам?

Мэт кивнул:

— И добился значительных успехов. Вот только никак не может найти в литературе произведения, которое носило бы нейтральный характер, — похоже, каждое литературное произведение несет в себе определенный заряд: либо моральный, либо аморальный, даже если это бульварный роман или поздравительная открытка.

— Так вот почему я почувствовал себя так странно, пытаясь процитировать Вийона! — понимающе кивнул Рамон. У Мэта замерло сердце.

— Правда? А попробуй еще разок.

— «Ou sont les neiges d'anta?»*[3], — прочел Рамон и нахмурился. — Ну точно, у меня такое ощущение, будто вокруг меня возникает какое-то напряжение.

— Словно начинает работать какая-то сила?

Рамон уставился в одну точку.

— Да, пожалуй, можно сказать и так. Похоже на то, как я всегда представлял себе ощущение динамо-машины, вырабатывающей электричество, — если бы, конечно, она могла что-то чувствовать.

Это сравнение много говорило об отце Мэта — не всякий человек попытался бы представить себе чувства электрического генератора.

— А ну-ка дайте-ка я тоже попробую, — вмешалась Химена и тоже уставилась в одну точку.

Глаза Химены блуждали. Сначала ее лицо утратило всякое выражение, но затем зажглось, отражая красоту стихотворения, которое она читала. Читала мать на древне-испанском, и Мэт понимал далеко не все, но два слова уловил: «роза» и «красная». И что-то еще насчет воды.

Над столиком, рядом с которым сидели Мэт и его мать, сгустился и замерцал воздух... и вот там откуда ни возьмись появилась роза, на бархатистых лепестках которой искрились капельки росы.

Рамон и Мэт шумно сглотнули — у обоих от изумления пересохло в горле.

Химена прошептала:

— О Боже! Это что, сделала я?

— Да, это ты сделала, querida, — торжественно проговорил Рамон и обернулся к Мэту:

— Выходит, все, о чем ты нам толковал, правда.

— Неужели ты мне не верил?

— Сердце мое стремилось к тому, чтобы поверить тебе. — Отец, как и сын, был мастер избегать острых вопросов.

Мэт насупился.

— Похоже, ты и не удивлен вовсе, что у мамы такой талант.

— А что мне удивляться? Я знал и чувствовал ее волшебство каждый день нашей совместной жизни — целых тридцать лет. — Рамон повернулся к Химене и нежно сжал ее руку. — С тех пор как я увидел ее, я живу под действием ее чар. Они помогали мне и поддерживали меня все эти годы.

Химена покраснела и опустила глаза. Не выпуская ее руки, отец обернулся к сыну:

— А как ты думаешь, у меня тоже получится?

— Думаю, должно получиться, — медленно проговорил Мэт. — Это вполне резонно: если я обладаю магическим даром, очень может быть, что я его унаследовал от вас обоих. — Он не стал, правда, утверждать, что двойная наследственность должна была сделать его более могущественным магом, чем каждый из родителей по отдельности. — И потом, ты чувствуешь, как концентрируются магические силы, когда читаешь стихи, значит, дар у тебя определенно есть. Прочти какое-нибудь стихотворение, папа, — только не очень длинное, ладно?

Рамон задумался и прочел:

Еда вечерняя, любимый суп морской!

Когда сияешь ты, зеленый и густой,

Кто не вздохнет, кто не поймет тебя тогда,

Еда вечерняя, блаженная еда!

Воздух замерцал, заклубился, и на столике рядом с розой появилась супница.

Из-под ее крышки распространялся ароматный пар.

Все трое, опешив, уставились на супницу.

Первой пришла в себя Химена.

— Она горячая. Надо что-то подложить под нее, а то полировка испортится. Ну-ка, Рамон, подними супницу!

Рамон взял супницу за ручки и приподнял. Мэт, оглядевшись, увидел комод.

Выдвинув ящик, он достал оттуда перчатку и принес матери. Она положила перчатку на стол, и отец опустил на нее супницу.