Книга Небо цвета надежды - Амита Траси

Глава 15

Тара

2004

Раза считал, что на поиски Салима может уйти несколько недель, поэтому еще один месяц моей жизни прошел в ожидании телефонного звонка. Впрочем, я давно поняла, что разыскивать человека, похищенного одиннадцать лет назад, – настоящая пытка, даже если бросить на поиски все силы, а улики давным-давно канули в небытие. Но так как я даже не знала, где искать, то проводила бо́льшую часть времени в полицейском участке, сидя на лавке и наблюдая за посетителями, приходившими оставить заявление, глядя, как людской поток то редеет, то вновь становится гуще. Иногда полицейские жалели меня и предлагали чай или освежающий напиток. Подходил ко мне и инспектор Правин Годболе – он говорил, что поиски продолжаются, и советовал вернуться домой. Однако я упрямо сидела на лавке, наивно надеясь таким образом напоминать им о своем деле.

По вечерам я заходила порой в лавочку мороженщика, куда мы когда-то заглядывали вместе с Муктой, и садилась на ту же скамейку в парке, облизывая рожок мороженого и разглядывая гуляющих с детьми мам. Каждое утро, перед тем как поехать в полицию, я шагала по бесконечным улицам, по которым прежде ходила с Муктой, останавливалась возле моей старой школы и смотрела, как дети в коричневой форме собираются в школьном дворе для утренней молитвы. Время от времени ночью я ложилась на полу в кладовой, глядя на небо и засыпая под стрекот сверчков и шум машин. Возвращение в родной город бывает приятно, и, сложись все иначе, я, вероятно, была бы счастлива. Здесь все было знакомым – язык, люди, улицы, даже автомобильные гудки, и от этого я чувствовала себя увереннее. К тому же, куда бы я ни пошла, везде находились места, пробуждавшие во мне воспоминания. И возможно, некоторые из этих воспоминаний мне не хотелось прогонять. Там мы бывали с родителями и Муктой, и там я была счастлива. В моменты отчаяния эти воспоминания превращались в единственную мою отдушину, поэтому я то и дело забредала туда, куда в детстве ходила с Муктой. По вечерам, вернувшись из полиции ни с чем, я сидела на террасе и наблюдала за птицами в небе. Каждые выходные ездила в Азиатскую библиотеку и вспоминала все, что папа когда-то рассказывал мне о мраморных статуях и о том, как книги расширяют границы наших знаний. И я слышала шепот Мукты: «храм книг». Так проходили дни, складываясь в недели, а потом и в месяцы.

Время от времени я заглядывала и в сыскное агентство, но, когда бы я ни зашла в обшарпанный кабинет, заставала там лишь секретаршу, которая перекладывала с места на место документы, не обращая внимания на разрывающийся от звонков телефон. Порой она даже не удосуживалась поднять голову и взглянуть на меня. Однажды, когда терпение мое было на исходе, я даже закричала на нее:

– Вы же ничего не предпринимаете! Зачем же было обещать, что вы со мной свяжетесь?

– Ну а я-то что могу поделать? – пробормотала она, испуганная моей вспышкой.

Я посмотрела на ее бумаги, стопки папок и сказала, что больше никогда не вернусь. И слово я сдержала. Спустя несколько месяцев я поняла, что частный сыщик оказался простым жуликом, который тянул из отца деньги, но при этом и пальцем не шевельнул. Отец вполне доверял ему и на протяжении нескольких лет регулярно оплачивал счета. А сыщик, похоже, и не думал вести расследование, но, боясь потерять деньги, бегал от меня. Впрочем, вникать в это я тогда не собиралась. Все мои мысли крутились вокруг Мукты, но шли дни, а продвижения не наблюдалось.

В самые тоскливые минуты отчаяния и безысходности я вспоминала время, наступившее после тринадцатидневного поминального ритуала ааи. Нас тогда мертвым коконом опутывал траур. Внезапно не осталось ничего, кроме тишины, и я удивлялась легкости, с какой та вползла в нашу жизнь. После поминальной церемонии Мина-джи перестала заходить к нам за деньгами, из нашей квартиры исчезли чужие слуги, и никто больше не приносил разные предметы, нужные для церемонии. Известие о смерти ааи пронзило наши сердца много дней назад, однако осознание пришло к нам только сейчас.

Каждое утро, просыпаясь от непривычно резкого звонка будильника, я ждала прикосновения ааи, ждала, что она стряхнет с меня сон, и надеялась услышать ее голос, поторапливающий меня в школу. Я вскакивала и бежала на кухню, ожидая увидеть, как ааи учит Мукту замешивать тесто для чапати[44] или определять, сколько молока нужно для кофе. Удивительно, но повторялось это изо дня в день, несмотря на то что ааи уже давно не было рядом. Каждый раз, когда я смотрела на Мукту, я вспоминала о ее поступке, и меня пронзала боль. После того как Мукта призналась, что притворилась больной и отказалась помочь ааи, в голове у меня постоянно крутилась мысль, что согласись она сходить на базар – и моя ааи осталась бы жива. И чем больше я об этом размышляла, тем лучше понимала Мину-джи, заявившую, будто Мукта приносит нам несчастье. Мне казалось, что в смерти ааи действительно виновата Мукта, пусть даже папа и не верил в это. Самим своим видом Мукта напоминала мне о том предательстве и о наглости, с которой она осмелилась солгать, не посоветовавшись со мной. В конце концов, она всего лишь деревенская девчонка, чужая для нашей семьи.

Дорого же я заплатила за те мысли!

Приготовив еду, Мукта накрывала на стол, подражая ааи, – парату[45] клала в левый угол, чашу с творогом ставила в центр, а кофе разливала по чашкам так, как мы привыкли. Всему этому научила ее ааи, и все эти небольшие ритуалы сама ааи неукоснительно соблюдала. Меня так и подмывало надерзить Мукте, выбросить наготовленную ею еду и сказать, что ей в жизни не научиться готовить так же хорошо, как ааи. Может даже не пытаться. И что она недостойна даже находиться рядом со мной. Но обругай я ее – и папа бы расстроился, а этого я допустить не могла.

В те дни папа тоже ходил тихий и подавленный. К завтраку он едва притрагивался или вообще ограничивался чашкой кофе. На работе он взял короткий отпуск и бо́льшую часть времени спал, а вставал лишь для того, чтобы сгрызть яблоко или выпить стакан молока. Изредка он устало интересовался моим самочувствием и спрашивал, ела ли я, но затем, не дожидаясь ответа, отворачивался и уходил к себе в комнату. Сперва я честно отвечала, но, увидев несколько раз, как за ним закрывается дверь, отвечать перестала, и вскоре папа прекратил спрашивать. Дверью он хлопал громко, и, кроме этого звука, теперь тишину в нашей квартире ничто не нарушало. Этим мое общение с папой и ограничивалось.

Однажды вечером к нам зашел дядя Анупам. Я сидела на балконе, положив голову на перила и глядя на прохожих.

– Где твой папа? – спросил он.

Я махнула рукой в сторону папиной комнаты и поплелась следом. Дядя Анупам разбудил папу и отдернул занавески на окнах. Солнечный свет ударил папе в лицо, он сел в кровати, прищурившись, посмотрел на меня и обвел глазами комнату.

– Задерни шторы. Солнце…

– Пошли прогуляемся, воздухом подышим. Хватит хандрить, этим горю не поможешь. И у тебя есть дочь, о которой тоже нужно заботиться.