Книга Опимия - Рафаэлло Джованьоли

Служба уже закончилась, и верховный понтифик окроплял собравшихся в храме святой водой. Он поднялся с курульного кресла и посреди всеобщего молчания (а в зале собралось кроме почти тысячи матрон и римских дам ещё человек пятьсот патрициев, сенаторов и всадников) заговорил:

— Мы просили милости у целомудренной и невидимой богини; её пророчество было благоприятным, а поэтому я прочту имена двадцати девочек, дочерей двадцати римских граждан, избранных в соответствии с буквой законов, чтобы жребий решил, какая из них должна заменить непорочной деве умершую в прошлом месяце Минуцию, исполнявшую обязанности служанки богини-девственницы, защитницы священного огня, сотворившего и оживившего землю.

В толпе матрон выделялась величественностью фигуры, строгой красотой лица, достойной и гордой позой Помпония, мать Публия Корнелия Сципиона, уже прославившего своё имя в битве при Тицине, когда он спас от верной смерти своего отца; при его рождении Помпония перенесла жесточайшие боли и опасную операцию[54].

Подле Помпонии стояла высокая, темноволосая красавица с густо-чёрного цвета глазами; звали её Эльвия Эбутация, и была она родом из Латия, а в Рим пришла на поиски развлечений; в доме Сципионов она жила гостьей. Разумеется, Эльвия Эбутация ничего не понимала в ритуалах и церемониях римского культа, а поэтому просила Помпонию разъяснять ей смысл того, что происходило перед их глазами в храме Весты.

— Когда случается, что умирает одна из шести дев богини, — любезно пояснила Помпония своей гостье, — её догребают в подземельях атрия Весты, места вечного отдыха жриц её коллегии, потому что этим святым девам наш святой царь Нума Помпилий, основатель римской религии, даровал привилегию быть похороненными в стенах города[55], привилегию редчайшую, определяемую только декретом народа для какого-нибудь великого полководца или выдающегося гражданина. Чтобы заменить её другой весталкой (а девушки редко добровольно соглашаются посвятить себя на целых тридцать лет исключительно служению богине, сохраняя ненарушенной свою девственность, да и отцы противятся желаниям тех немногих, которые предпочли бы посвятить себя культу Весты), мудрый закон предписывает, чтобы верховный понтифик выбрал двадцать девочек от шести до десяти лет среди самых здоровых и самых совершенных, которые только есть в городе. Эти девочки должны быть в полном телесном здравии, а также совершенны в любом другом смысле; у них должны быть живы отец и мать; их обязательно выбирают среди свободных родов, к тому же незапятнанных публичными обвинениями. Отобрав этих девочек, а выбор является исключительной привилегией верховного понтифика, и тот бросает жребий, на какую из двадцати падёт бесспорно достаточно тягостная честь стать жрицей Весты. И как раз на этой церемонии, о Эльвия, мы сейчас и присутствуем...

Помпония объяснила то, что вот-вот должно было произойти.

Возле алтаря невидимой богини выстроились двадцать девчушек в возрасте от шести до десяти лет, по большей части светловолосые, розоволицые, красивые, с разумным взглядом, одетые в белое и украшенные венками из белых роз. Понтифик выбрал по десять девочек из патрицианских и плебейских семей, но все они были дочерями свободных и уважаемых граждан.

Девчушки таращили свои большие голубые глазёнки, полные простодушного любопытства, на величественное действо, не понимая значения происходящего и важности для их судьбы церемонии, которая должна будет приговорить одну из тех, кто красовался в своих маленьких столах, специально на этот случай одетых, кто был так восхитителен в веночках из великолепных белых роз.

Однако к этому детскому любопытству, к этому невинному высокомерию примешивалось чувство тайного страха, который они не смогли бы определить, но который рождался в них отчасти печальным и бледным выражением лиц их матерей, отчасти непонятной торжественностью церемонии, отчасти строгим величием обрядовых действий.

За двадцатью девочками стояли их матери, задумчивые и печальные, и каждая из них нежнее, чем обычно, ласкала светлые локоны или розовое личико своей дочурки.

Тем временем верховный понтифик взял у одного из своих писцов дощечку и громким голосом прочёл посреди всеобщего молчания двадцать имён девочек, определённых для жеребьёвки:

— Авла, дочь Авла Постумия, Бебия, дочь Бебия Панфила, Клавдия, дочь Аппия Клавдия, Деция, дочь Марка Деция, Элия, дочь Элия Пета, Фульвия, дочь Фульвия Флакка, Габиния, дочь Луция Габиния, Ирция, дочь Аттилия Ирция, Лициния, дочь Лициния Лукулла, Муссидия, дочь Гнея Муссидия, Метелла, дочь Цецилия Метелла, Мамерка, дочь Эмилия Мамерка, Отоцилия, дочь Отоцилия Красса, Публиция, дочь Публиция Маллеола, Папирия, дочь Папирия Курсора, Рупилия, дочь Рупилия Непота, Сульпиция, дочь Сульпиция Патеркула, Семпрония, дочь Семпрония Блеса, Сервилия, дочь Сервилия Цепиона, Волькация, дочь Волькация Тулла.

По мере того как эти имена, произнесённые звонким голосом понтифика, отражались эхом от сводов храма, матери названных девочек либо страстно целовали своё чадо, либо со слезами на глазах гладили его, либо с жалкой улыбкой прижимали к своей груди.

Как только верховный понтифик произносил имя одной из девочек, Луций Кантилий записывал его на малюсенькой дощечке и бросал в ивовую корзинку, которую держал кто-то из других писцов понтифика.

Когда список подошёл к концу, Луций Корнелий Лентул взял корзинку из рук секретаря и, несколько раз встряхнув её, обратился к старшей весталке и пригласил её, после того как открыл крышку, вытащить дощечку.

Фабия протянула священную правую руку к корзинке и опустила её туда, быстро окинув взглядом бедных матерей, лица которых были одного — бледного — цвета и выражали одно: страх.

Дощечка была вынута и передана верховному понтифику, который прочёл её сначала про себя, а потом посреди всеобщего молчания повторил вслух:

— Муссидия, дочь Гнея Муссидия.

Мать отмеченной судьбой девочки склонилась к ней, повернула к себе, крепко обняла и осыпала поцелуями, прерывавшимися беззвучными рыданиями, тогда как другие девятнадцать матерей облегчённо вздохнули.

Храм заполнился гулом голосов, и все, мужчины и женщины, поднимались на цыпочки, чтобы увидеть, если только удастся, как выглядит новая весталка.

Понтифик тем временем взял у секретаря ножницы и медленно приблизился к избраннице (а это была хорошенькая девочка девяти лет от роду, упитанная толстушка с белоснежной кожей, тронутой красивым румянцем, с дерзко вздёрнутым носиком, двумя прекрасными глазками, ясными, чистыми, цвета морской волны, и копной светло-золотистых волос); подойдя к ней, он громко произнёс следующую формулу:

— Жрица Весты, приступающая к священным обязанностям, обожающая Юпитера; становясь жрицей Весты ради римского народа квиритов, поступаю в соответствии с наилучшим законом, так тебя, Амата, 6еру[56].