Книга Воздухоплаватель. Битва за небо - Юрий Корчевский

Вернулся в канцелярию роты озабоченный. Если донос написали, то кто этот гад? Впрочем, доносы писать в предвоенные годы вовсе не считалось чем-то предосудительным, человек подавал сигнал в органы о подозрениях. Другое дело, что НКВД выбивало потом признание силой, пытками. Ломались даже сильные люди, герои боев в Испании или на Халхин-Голе. Воздействовать могли и через семью. «Сознаешься – отпустим семью», – говорили чекисты. Как только сознавался в нелепых обвинениях, подписывал протокол, дело быстро передавали в «Особую тройку», и приговор приводили в исполнение, как правило – в этот же день. Семья, как «ЧСИР» – члены семьи изменника Родины, отправлялась в трудовые лагеря для искупления вины.

В комнатушке, где стоял стол командира роты и писаря, хранились несекретные документы – инструкции, накладные, ведомости. Писарь из числа срочников сразу Андрею не понравился – глаза бегают.

– Так. Что случилось?

Тот запираться не стал.

– Приходили из НКВД, рылись у вас в столе. С меня расписку взяли, что буду молчать и обо всех ваших контактах или разговорах доносить в письменной форме.

Писарь Пригода служил уже второй год и в плохих поступках замечен не был. Мог и сейчас юлить, но ответил честно.

– Если подписку дал, зачем сказал?

– Зачем хорошего командира под монастырь подводить? Танкисты из нашей роты рассказывали, как вы себя на Карельском перешейке вели.

В рабочем столе Андрея только служебные бумаги, не представляющие никакой ценности. Но факт обыска настораживающий. Пожалуй, надо уезжать. Бросать все и спасаться. Из застенков НКВД мало кому удавалось выйти. Или десять-пятнадцать-двадцать лет лагерей, или «высшая мера социальной защиты», как именовали расстрел. В таких случаях членам семьи приговор объясняли так: «Десять лет без права переписки». Народ верил, что их отец или брат жив, через десять лет вернется, ждали. Прозревали немногие.

Жалованье выдадут через два дня. Андрей решил – как получит, так сразу и уедет, причем не заходя в общежитие и ни с кем не прощаясь. Так и сделал. В комнате своей пересмотрел вещи, забрал бритву и патроны к «Нагану» в командирскую сумку. «Наган» – оружие уже устаревшее морально, но в танковых войсках по штату полагался только этот револьвер. В башне танков всех модификаций были круглые отверстия, изнутри закрытые броневой пробкой. В случае если танк окружен неприятелем, через эти отверстия можно отстреливаться. Круглый ствол «Нагана» входил в отверстие, а пистолета «ТТ» – нет. Еще в сумку уложил деньги, был небольшой запас, получил боевые за Финляндию. Без денег выжить трудно, а грабить – не по чину, все же офицер, царский и советский, хотя присягу Сталину и партии не приносил. По его понятию, человек военный присягу должен давать один раз в жизни, своей стране, а не правящему режиму. Сегодня Сталин, завтра Маленков, послезавтра Хрущев. Нелепо, ведь Родина у человека одна, нравится ему или хуже злой мачехи.

На службу прибыл, в обед в финчасть позвали, за денежным довольствием. А еще командирский паек получил – галеты, тушенку, сахар, рыбные консервы. На какое-то время сгодится. У помпотеха батальона выпросил мотоцикл с коляской.

– К зазнобе подкатить? – подмигнул помпотех.

– Ага, только никому.

– Как рыба молчать буду, что я, не мужик?!

Из танкового парка Андрей на мотоцикле с коляской выехал. Бак под пробку заправлен, километров на четыреста хватит. Для начала узнать надо – следят за ним или нет? Промчался по грунтовке километров пять, за поворотом свернул в кусты, мотор заглушил, прилег. Одна минута, десять – никого. Уже хорошо, слежки нет. Даже сомнения взяли – не дует ли на воду, обжегшись на молоке? Не паникует ли попусту? Нет, надо уезжать. Игры с НКВД еще никто не выигрывал на ее поле. Достал карту из командирской сумки. Была у него точка, к которой надо стремиться. Еще во Франции, до отъезда в Испанию, имел он разговор с давним знакомцем еще по Дроздовской дивизии.

Во время Гражданской войны сослуживец ходил в прапорщиках, во Франции в РОВС подвизался. Встречались периодически, сослуживец призывал активно заняться деятельностью РОВС, вербовать добровольцев для заброски в СССР. Как-то, после выпивки, в порыве откровенности дал явку в Твери.

– Только – тс! Никому! Вас-то я знаю много лет как человека порядочного. Если доведется в Красной России побывать и нужда случится, дам адресок. Только не записывать! Надеюсь на вашу порядочность.

Зачем ему адрес пособника Белой армии, тогда и сам не понял. Сослуживец решил продемонстрировать свою значимость, сболтнул лишнее. А Андрей запомнил, на плохую память не жаловался. Конечно, с тех пор прошло несколько лет, и явка могла быть провалена, агент арестован или умер естественной смертью, переехал. Но больше Андрею ехать было за помощью некуда. Как только «контрик» поймет, что Андрей батальон покинул, то объявит в розыск. А отсюда вывод – от мотоцикла и формы следовало избавиться. Вполне можно грунтовыми дорогами уехать, пока хватит бензина. Так и сделал. Гнал, пока были силы, до полуночи. Потом загнал мотоцикл в глушь, спать устроился. Уже в который раз жизнь его круто меняется, не соскучишься.

До великой войны оставался год, и Андрей собирался это время продержаться.

Утром позавтракал пайком, воды из ручья попил. Вода в реках и ручьях Белоруссии тиной болотной отдает. И снова езда по грунтовкам, только пыль сзади столбом. Полуторка встретилась, Андрей остановил.

– Земляк, бензином не богат? А то до своей части не дотяну.

– Заправим! Как Красной Армии отказать?

Да, армию любили, она плоть от плоти народная. А для многих возможность вырваться из колхоза, деревни. На селе паспортов не было, без них в городе на работу не возьмут. С этим строго. Селяне впервые получили паспорта в 1976 году. Армия давала возможность легально выбраться из села, остаться на сверхурочную службу, а то и выучиться на командира.

Шофер из бензобака бензин шлангом в ведро слил, потом в бак мотоцикла. Ведро бензина давало шанс проехать еще сто пятьдесят километров.

– Вот спасибо, выручил! – Андрей пожал водителю руку.

Случайная встреча подтолкнула к мысли не бросать пока мотоцикл. Пешком долго и далеко. На железнодорожных вокзалах наверняка контроль – и НКВД, и милиции. Да не по его только душу, другие «беглые» были. Он что? Мелкая сошка, даже дела нет. Впрочем, в этом уверенным быть нельзя. Для «контрика» его исчезновение служит подтверждением подозрений, не меньше и не больше. Так что и дело вполне может быть.

Несколько раз Андрей выезжал на оживленные дороги, останавливал грузовики, просил выручить. Пока ни разу не отказали. И даже гражданской одеждой обзавелся. Нехорошо поступил, своровал. Он купил бы, деньги были, в магазины не заходил, бесполезно, одежда – дефицит. Кроме того, не хотел «светиться». А на кражу решился неожиданно. Проезжал по селу, увидел мужскую одежду на веревке, сушилась после стирки. Еще влажную одежду сорвал, бросил в коляску мотоцикла, и ходу. То ли украл, то ли ограбил, но поступил нечестно, на душе противно было. Уже тепло, май месяц, одежда высохла быстро. Пиджак немного великоват, потерт изрядно. А брюки, если ремень в шлевки вдеть, вполне сойдут. Рубашка на воротнике почти до дыр протерта, так ему не на бал идти. Теперь бы обувью разжиться. Сапоги для бриджей хороши, а у него широкие штаны. Но и с обувью решил. Проезжая через маленький городишко, увидел чистильщика обуви, старика в светлом парусиновом костюме. Остановил мотоцикл, подошел. Для начала попросил сапоги почистить, что чистильщик исполнил с блеском в прямом смысле слова. Сапоги заблестели, как зеркало.