Книга Одной крови - Роман Супер

Кап-кап-кап-кап.

30

Привет, Юля.

Обещал — пишу.

«I saw the crime. Mmmm», — прошипел кто-то в соседней кабинке. На мне расстегнутые джинсы, я в туалете. «Mmmmm. I saw the crime», — на этот раз с каким-то причмокиванием опять из соседней кабинки. «Слава богу, я заканчиваю», — подумал я и в этот момент почувствовал у себя на плече чью-то руку. «I saw the crime!», — на этот раз раздалось уже в моей кабинке. Я повернул голову и увидел несвежего небритого мужика с красными прищуренными глазами. «I SAW THE CRIME!» — прокричал мужик и плотнее сжал свой член в руке. Я от испуга сделал тоже самое и с фальшивым спокойствием ответил: «Get lost».

Так, Юля, Лондон поздоровался со мной. «Hello» с членом в руке и прищуром грязного туалетного извращенца. Я в лучшем месте на планете.

Жаль, что тебя нет рядом. Тебе бы тоже понравилось.

Толпы молодых и неустроенных людей громят Лондон. У меня две недели на то, чтобы втереться в доверие к тем, кто живет на дне этого города. И снять про них документальный фильм. Все как всегда.

Живу я на юге. В Брикстоне. У наших с тобой друзей. Сплю на полу. Ем китайскую лапшу на завтрак, обед и ужин. Вместо вечернего чая у нас кувшин, забитый AK47 (одним из сильнейших сортов марихуаны). «Это же десять лет тюрьмы в Москве», — сказал я хозяину квартиры. Хозяин квартиры выдохнул дым и парировал философски: «Десять лет тюрьмы в Москве… и три месяца счастья в Лондоне. Кому из нас повезло больше?»

Все, что происходит в этой квартире, напоминает мне фильм «Withnail and I». Иногда я даже думаю, что все это не по-настоящему, не со мной.

Я на полу в Лондоне. За окном каждые сорок секунд звучат полицейские сирены и афро-английская ругань. Рядом со мной недоеденная лапша с креветками еще с позавчера, на проигрывателе без перерыва скрипит пластинка Питера Тоша. Служебная командировка, ничего не поделаешь.

Говорят, пару лет назад Брикстон был намного суровее. Тут жили в основном парни с яйцами, дредами и проблемами с законом. Наркотики и оружие продавались здесь как горячие пирожки. Говорят, в девяностые тут поставили мировой рекорд: каждый день по пять ножевых ранений, без перерывов на обед и выходные. Кровь буквально лилась рекой. Сейчас в Брикстоне не так интересно. Парни с яйцами и дредами никуда не делись. Но на улицах появились и другие — мирные — люди. Это называется джентрификацией: когда в неблагополучный райончик вдруг начинают селиться художники и богема, потому что жизнь тут дешевле, чем в других местах. Их примеру следуют другие художники и другая богема. И со временем уже никто и не вспомнит, что когда-то тут жил и работал влиятельный и мощный ямайский наркокартель.

Юля, это великая страна. Великая в своем противоречии. С одной стороны, все до тошноты предсказуемо и стабильно: британцы отмерили себе по двести лет жизни и ухаживают за своими садиками со стручковым горохом. С другой — город живет и меняется с каждым вздохом. Пятнадцать минут ходьбы — и город уже другой. Не тот, что пятнадцать минут назад. И не факт, что через пару лет «огурец» Фостера не станет конюшней, а Ноттинг Хилл не снимет с себя дорогие замшевые сапоги и не превратится в последнее пристанище разбойников и наркоманов.

Местечко Хакни на востоке Лондона герои фильма, который я тут снимаю, громили с особой любовью. Тут целые кварталы принадлежат бенефитчикам — безработным, существующим за счет государственного соцобеспечения. Их реально очень-очень много. Они живут в бесплатных муниципальных квартирках. Каждые две недели получают примерно сто восемьдесят фунтов и не очень-то спешат устраиваться на работу. Нашел работу — потерял бесплатное жилье и еженедельные выплаты. Бенефитчики предпочитают совмещать госвыплаты с наркоторговлей. Так, конечно, делают не все. Так делают все, кого я успел встретить.

Копаясь в Интернете, набрел в «Ютубе» на ролик, в котором пожилая темнокожая тетка с клюкой ломится в эпицентр взрывов и погромов и своей огромной африканской грудью кидается на молодчиков с ножами и кричит: «Подонки ж вы вонючие! Не для того Мартин Лютер свою жизнь потратил, чтобы вы все его труды в защиту темнокожего населения похерили ради ворованных кроссовок и телевизоров! Уродцы вы малолетние! Зачем кидаете коту под хвост двадцать лет жизни всего британского темнокожего сообщества? На нас опять будут тыкать пальцем и переходить улицу при встрече». Зовут эту бабушку Полин. Я, не поверишь, ее нашел.

Она тоже живет за счет государства. Не платит ни за что. Даже за телефон. Дома у нее две спальни, кухня и прекрасный вид из окна. Она пенсионерка, ей трудно ходить, у нее был рак. Не уверен, что она продает наркотики. Но.

Достучаться до нее я не мог минут пятнадцать. Ждал, пока по ту сторону двери закончится очередной музыкальный трек. В паузах между песнями звонил снова и снова. Полин слушала очень вязкий и красивый даб. Когда она решила сменить пластинку, я стал звонить настойчивее. Услышала. Дверь открылась.

Ты бы, Юль, в нее влюбилась.

Во весь дверной проем белозубая улыбка: «Оу май гад! Рашн телевижн! А я не успела волосы приделать. Кам ин, гайз». И уходит в ванную комнату приделывать косички к затылку. На подоконниках вместо привычных рассады и чайных грибов — горшочки с марихуаной. На стенах вместо привычных ковров с котятами и оленями — постеры со звездами фри-джаза и регги. Над унитазом вместо плаката с Юрой Шатуновым — постер с фотографиями и краткими жизнеописания всех родственников императора Хайле Селассие.

Пенсионерка Полин вышла из ванны уже с косичками и с кучей виниловых пластинок под мышкой. В свободное от пенсии время бабуля выводит новые сорта марихуаны и работает диск-жокеем на пиратской радиостанции. Ну а что, все равно у ее подъезда даже лавочки нет. А семечки в Лондоне по старой привычке грызут только русские эмигранты и сотрудники внешней разведки. Вспоминается великая журналистская фраза из одного энтэвэшного сюжета про малоизвестные биографические факты Хрущева: «… а перед самой смертью Никита Сергеевич увлекся гидропоникой.».

Полин провела меня по району и показала, где и как громили город. За одну ночь тут сломали и спалили все. За двое суток местные жители навели здесь полный порядок. Кое-где не успели вставить стекла. Кое-где не успели вставить дверь. Но никаких ужасов уже не видно. В этом городе так принято: каждый кусочек земли или имущества должен быть под присмотром. Все за чем-то ухаживают. И что-то любят. Но кто тогда громил? Пенсионерка говорит, что громили примерно те, кто на следующий день с инструментами и вениками наводил порядок. Если не они сами, то их родственники точно. «Люди в ту ночь просто превратились в животных. Переклинило. Бац — и все. А потом какие-то взрослые ушлые негодяи воспользовались ситуацией и сделали глобальные смс-и твиттер-рассылки: «Остановим произвол полицейских. Выходи на улицу и верни город себе. Богатых и бедных стало слишком много.» и так далее. Обыкновенная популистская риторика, вложенная в уста негодяев», — причитает Полин.

Парней в капюшонах из социальных квартир очень просто раскрутить на уличный кипеш. Полин говорит, что виновато государство. Оно не дапт возможности брызжущим агрессией и тестостероном ребятам хоть как-то планировать свою жизнь. Если ты на бенефитах, у тебя нет шанса: на тебя априори смотрят как на говно. И перестать быть говном сложно — мало кто откажется получать триста шестьдесят фунтов в месяц и бесплатную квартиру. Получается замкнутый круг. И государство уже давно не знает, что делать. Тянет время и закидывает проблемных парней английскими фунтами, но это все равно, что лечить пневмонию горячим чаем с малиновым вареньем.