Книга Великая разруха. Воспоминания основателя партии кадетов. 1916-1926 - Павел Долгоруков

Харьковские впечатления

«При современных условиях наше кадетское совещание, разумеется, не могло быть многолюдным. Тем не менее совещание прошло очень живо и было очень плодотворно. Впервые после годичного пребывания в казачьих областях и после екатеринодарских конференций мы имели возможность собраться в центре России и возобновить личный обмен мнениями с нашими товарищами из малороссийских и великорусских губерний. При неизбежности различия мнений, после горячих прений столковывались и находили общий язык в резолюциях. Таким образом, харьковское совещание послужит, несомненно, к вящему сплочению партии на нашей национально-государственной платформе, основы которой были вывезены в прошлом году из Москвы и получили свое развитие и формулировку в Екатеринодаре. Правда, и ранее при нашей оторванности мы убеждались в том, что наша линия приемлется партией. Наши сибирские и кавказские товарищи намечали аналогичную линию совершенно независимо от нас, а Одесский, Киевский и Крымский комитеты партии потом единодушно присоединились к нашим резолюциям. Но личное обсуждение и выработка платформы с вышедшими из-под большевистского гнета товарищами еще более сплотит партию.

При нас приехал генерал Бриггс, которого харьковцы чествовали парадным спектаклем и роскошным банкетом, на котором Бриггс пред своими обильно покушавшими и еще обильнее выпившими хозяевами сказал речь о настроении тыла. Генерал Бриггс, наверно, в своей речи не говорил о «генерале Харькове», как Ллойд Джордж.

Не знаю, какое это произвело на них впечатление, но на постороннего и трезвого человека чтение в газетах речи английского генерала с откровенными, но справедливыми упреками не могло не произвести удручающего впечатления.

Генерал Бриггс сказал, что с пассивным, спекулирующим тылом и с еврейскими погромами в тылу немыслимо воевать и что если тыл не изменится, то ничего нам не поможет и нам придется искать помощи только у Господа Бога.

От таких истинных друзей России и столько для нее поработавших во время своего пребывания при Ставке главнокомандующего, как генералы Бриггс, Пуль и Киз, мы должны, не обижаясь, выслушивать хотя жестокую, но, несомненно, доброжелательную критику.

Я не пошел на банкет и считаю такого рода прием гостей в настоящее время совершенно неподходящим. А если бы я был и мне пришлось бы держать речь, то вместе с глубокой признательностью за помощь друзей, которые познаются в несчастье, в ответ на дружественные упреки я, признав их справедливость, тоже по-дружески позволил бы себе высказать надежду и уверенность, что политика Англии на Кавказе, в Средней Азии и Лифляндии будет впредь более согласована с рыцарской их помощью генералу Деникину в воссоздании им единой России. Кроме банкета, был еще и парадный спектакль, на котором английским генералам сделали овацию.

В Харькове при нас была настоящая зима, более десяти градусов мороза с ветром. С фронта, нуждающегося в теплой одежде, привозится много больных. Уже в начале августа я опубликовал в «Свободной речи» воззвание о снабжении теплой одеждой армии. Номер газеты попал к госпоже Третьяковой в Париже, она образовала там дамский кружок, который прислал мне большой транспорт фуфаек и теплого белья. Но вещи где-то в пути затерялись, и я их так и не получил.

Стали приходить известия об оставлении нами Курска. Между тем внешний вид Харькова производит впечатление глубокого тыла. Более десяти кабаре различных наименований: «Кривой Джин», «Веселая канарейка» и т. п. В этом отношении «передовой» Харьков перещеголял «спекулирующий» тыловой Ростов.

Я устроил публичное собрание на тему: «Подвиг фронта и задачи тыла». Выступали с докладами выдающиеся ораторы из известных публицистов и членов Государственной думы. Немногочисленная публика сидела в шубах в неотопленной зале городской думы и плохо согревалась пламенными призывами подпереть фронт.

Когда мы шли с собрания, многочисленные кабаре блистали электрическими вывесками. В них, вероятно, было тепло и многолюдно…

Во время войны, особенно когда немцы наступали на Париж, он как бы слился с фронтом. На улице не мог показаться здоровый молодой человек, чтобы его не освистали и не осмеяли. Все автомобили были посланы на фронт. Все увеселения закрыты. Все население сосредоточенно работало над защитой страны и самозащитой.

Погруженный в мрак Париж в сосредоточенном напряжении как бы замер.

Харьков – последний большой тыловой центр на пути в Москву; он аванпост Москвы. Как Париж участвовал в охране Франции, так и Харькову предстоит огромная роль в последней схватке с большевиками.

Будут ли харьковцы на высоте положения?

Харькову суждено быть для Добрармии маленьким Парижем.

Но не соперничеством числом кабаков с Парижем мирного времени это достигается».

Приезжал со мной из Ростова в Харьков и бывший раввин Шнеерзон, организаторские способности которого по продовольствию я оценил в Рязани. Мы с ним устроили большое совещание с представительством города, земства, всех железных дорог, банков, коопераций, купечества и прочих для выработки мер снабжения тыла. Последовавшая вскоре эвакуация Харькова не дала возможности развить деятельность выбранного на этом совещании органа. Потом Шнеерзон представил от себя министру продовольствия С.Н. Маслову широкий проект снабжения армии и населения, но на этом проекте последовала резолюция Деникина: «никаких Шнеерзонов». По существу, проект мог вызвать возражения, ибо по обстоятельствам времени размах его был слишком широк.

В конце ноября кадетская газета «Свободная речь» отпраздновала скромно свой юбилей. Основанная в прошлом году в Екатеринодаре К.Н. Соколовым, потом она перешла к петроградскому молодому кадету Б.Е. Малютину, очень милому, серьезному человеку. Он был замечательный шахматист и дал в Екатеринодаре сеанс одновременной игры вслепую с двадцатью партнерами, которых и обыграл почти всех. Я в газете поместил около тридцати статей. Кроме того, я поместил несколько статей в «Приазовском крае», в харьковской и симферопольской газетах, а также через Руспресс циркулярно в нескольких провинциальных газетах. У меня сохранилось несколько номеров «Свободной речи», которая в последнее время в Ростове издавалась иногда на серой, иногда на коричневой бумаге, иногда чуть не на картоне.

В Ростове же возникла более правая, национальная «Великая Россия», издаваемая Н.Н. Львовым, Чебышевым и Шульгиным. Близкое участие принимал в ней приехавший в Ростов Струве. Впоследствии газета была перенесена в Севастополь.

В «Приазовском крае» мне пришлось полемизировать с моим большим другом Н.Н. Львовым, который нашел уместным в «Великой России» напасть на прежние прегрешения К.-д. партии, на партийность вообще, призывая к стойкой политике.

Я ему в статье «А судьи кто?» возразил, что не ему, побывавшему в трех партиях, между прочим и в кадетской, и нигде не ужившемуся, ставшему «диким», учить стойкости, а что кликушество патриотов-индивидуалистов создает обыкновенно более вредную и нетерпимую, чем партия, кружковщину; я доказывал ему, что партия наша, в общем, в эти тяжелые годы была именно в своем целом на национальной высоте, организуя и призывая к надпартийному объединению и поддерживая армию. И почему он напал именно на кадетов и, между прочим, за их действия в Одессе, когда в той же Одессе более правые организации и его друзья наделали гораздо более ошибок и шли на компромиссы до ставки на Петлюру включительно. На это он мне возразил в «Великой России», причем, насколько помню, самым сильным его возражением-предостережением было то, что я наживу себе геморрой, сидя в К.-д. партии. Ему, не нашедшему для возражения фактических аргументов в прошлом, пришлось прибегнуть к такого рода физиологическому прогнозу!