Книга Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х - Борис Минаев

Теперь она на небе, там не нужен героизм, по крайней мере я так думаю, и вот, когда я смотрю внутрь себя, мне кажется, что я целую ее желтые пальцы, пропитанные никотином, и вся она пропитана никотином, с ней невозможно целоваться, но я этого хочу, и это остается со мной навсегда, как будто она улетела в космос, а я остался здесь, мне тогда казалось, что я знаю все ее неврозы, буквально все, гораздо лучше других людей, а это был человек, сотканный из неврозов, из мании преследования, из навязчивых идей и навязчивых движений, когда она яростно чесала затылок, я понимал, что это не просто так, – и весь ее героизм, он тоже был невротического характера…

Как-то раз она пришла на свидание с палочкой и в гипсе. Катаясь на скейте, она подвернула или вывихнула стопу. Увидев ее, я сначала расхохотался, а потом испуганно спросил, зачем же она пришла.

– Я не могла тебе позвонить, – гордо сказала она. – Чтобы ты не ждал меня напрасно!

Мобильные телефоны изобрели десять лет спустя, уличные автоматы вечно не работали – и порой часто бывало так, что друзья просто звонили в дверь, чтобы что-то тебе сообщить.

Авессаломова тут же села в такси и быстро уехала. Это был героизм чистой воды, и тогда я впервые задумался о его природе.

В те годы я часто встречал героических людей. Но это были люди другого типа – серьезные бородатые мужчины, ходившие в дальние походы, или женщины, которым некуда было девать огромную материнскую энергию, это были такие фабрики добра, рядом с которыми и стоять-то неловко, святые люди, энтузиасты. В ее случае и близко не было никакой фабрики, ей бы самой кто-нибудь помог, поддержал, откуда там было взяться избыточному материнскому теплу – Авессаломову саму невозможно было согреть, внутри нее бушевал ледяной ветер, настолько все было тяжело: ну, например, мать, которая однажды увидела, как она с мальчишками курит, а потом она пришла домой и от нее пахло вином, все стало совсем плохо, все сложилось в одну картинку, приходилось врать матери в промышленных количествах, это оказалось легче, чем она думала, – и это накапливалось, и она грызла свои пальцы и смотрела в сторону, когда я пытался с ней об этом поговорить. Этот дворовый портвейн, который в результате ее убил, потому что она посадила печень еще в раннем возрасте, ее мать, которая не понимала, что это за существо – не девочка и не мальчик, матери было невдомек, что на свет родились андрогины, другие люди, идущие по лезвию бритвы, я тоже этого еще не знал тогда, в 80-е, но я никак не мог остановиться, взять себя в руки, и часто пытался понять – а в чем же причина?

Наверное, причина была во мне.

Мне очень хотелось что-то ей подарить. Что-то такое, что бы запомнилось надолго, навсегда.

Так вот, как-то раз она мне сказала, что ей нравится античная драма – Софокл, Эсхил…

Это было изящно, и я пошел в букинист. Там античная драма шла по двадцать пять рублей, это была официальная цена, и я задумался, откуда взять такие деньги. День рождения у нее был зимой, кажется 8 января. Стоял трескучий мороз. Я долго перебирал, у кого можно занять, и потом стал пересчитывать все имеющиеся в наличии деньги.

Потом пошел на Центральный рынок.

Я закрыл за собой грязную стеклянную дверь и вошел в это полутемное, как мне показалось, пространство, с очень тусклым светом, кругом стояли грузины, узбеки. Это был один из старейших рынков нашего города, многие уже позакрывались к тому моменту, продавать было особо нечего, но этот – нет, он все-таки работал, и вот я увидел невероятные кисти зимнего винограда, мандарины, нежные, солнечного легкого цвета, почувствовал запах солений… Уходить не хотелось, и было страшно спросить, сколько чего стоит. Я увидел тогда эту грушу и шагнул к ней, она была огромна, красива, нежна, она светилась и сама была похожа на Авессаломову, если ее, конечно, избавить от комплексов, груша стоила почти пять рублей, не за килограмм, а сама по себе, потому что сама по себе она весила чуть ли не полкило. Я отсчитал все до копейки, оставалось только на метро, взял в руки – пакетов и пакетиков еще не было, мне аккуратно и осторожно завернули грушу в старую газету, потом еще в одну, я положил ее в сумку и пошел в редакцию.

Иру в редакции поздравили, подарили цветочки, всемером мы выпили бутылку советского шампанского, она была страшно рада.

Но со мной в этот вечер она никуда не хотела идти. Мама попросила ее купить какого-нибудь мяса на ужин. Ирка, сказал я, ну где ты сейчас купишь мяса, в нашем гастрономе нет мяса. Не знаю, сказала она, тогда котлет каких-нибудь. Ну ты иди, мне надо.

Огромными хлопьями падал снег. Было очень красиво смотреть на этот снег под фонарем.

Я тебе подарок принес, сказал я.

И достал грушу.

Она поднесла ее к глазам.

Хорошо, прошептала Авессаломова, я отнесу ее маме.

Я пожал плечами, повернулся и пошел.

Позднее она мне сказала, что груша ее поразила.

Такую грушу в те годы нельзя было купить в Москве. Только на Центральном рынке.

Но я был рад, что она отнесла эту грушу домой. В сущности, а чего бы я хотел? Чтобы она проглотила ее при мне, аппетитно слизывая сладкий сок с пальцев с обрезанными ногтями? Господи, какая ерунда.

Был только один день в нашей с ней короткой жизни, когда я был счастлив, около десяти минут, – тот день, когда мы сидели у забора Центрального статистического управления СССР, верней она сидела, а я лежал и думал о том, что Авессаломова очень большая, что она заполнила собой весь мой мир, как большой воздушный шар заполняет маленькую квартиру и уже не пролезает ни в дверь, ни в окно.

Мне казалось, что в этот момент и ей со мной было хорошо.

Умерла она лет через пятнадцать. К тому времени мы уже не общались, она была тяжело больна, но продолжала ездить в командировки и кого-то спасать. Ее хорошо знали в Генеральной прокуратуре, в Верховном суде, а она знала тонкости советского судопроизводства лучше любого адвоката и умела писать длинные, аккуратные, содержательные письма, после которых режим содержания могли облегчить, дело послать на пересмотр, а апелляцию принять.

Единственные в этой системе, с кем у нее всегда были контры, – это бывшие советские милиционеры.

Говорят, что именно они в тот день отравили ее специальной паленой водкой, и она умерла.

Отказали почки.

Я помню, как-то раз она приходила на работу со скейтбордом.

Я вышел ее проводить, чтобы посмотреть. Никогда не видел, как она это делает.

– Ну давай, – кивнул я.

Она улыбнулась и достала доску из огромной сумки, на которой было написано: «Олимпиада-80».

И поехала от меня по улице Правды, упрямо наклонив голову и объезжая редких прохожих.

…Такого платинового оттенка

Оля Рогачева (член ВЛКСМ с 1974 г.) пообещала Валерии Голубевой (член ВЛКСМ с 1975 г.), что сошьет ей платье «такого как бы платинового оттенка».