Книга Негодяй из Сефлё - Май Шёвалль

От прежней обстановки в комнате остался только стул для посетителей и еще один, на котором сидел и размышлял сам Колльберг.

Что сейчас делает человек, который совершил убийство? Опыт подсказывал Колльбергу, что на этот вопрос может быть множество ответов.

Он и сам однажды убил человека. Как он вел себя после этого? Он долго думал, долго и основательно, несколько лет подряд, после чего сдал свой служебный пистолет вместе с правом на ношение и прочими причиндалами и заявил, что не желает больше носить оружие.

Тому уже много лет. Колльберг лишь смутно помнил, что последний раз ходил с револьвером в Мутале летом шестьдесят четвертого, когда велось стяжавшее печальную известность следствие по убийству Розеанны. Случалось, правда, что наедине с собой он вспоминал этот проклятый случай. К примеру, когда он глядел на себя в зеркало. В зеркале отражался человек, который совершил убийство.

За много лет службы ему куда чаще, чем желательно, приходилось лицом к лицу сталкиваться с убийцами. И он сознавал, что реакция человека, только что совершившего акт насилия, может быть бесконечно разнообразной. Одних мучит рвота, другие торопятся сытно пообедать, третьи лишают жизни самих себя. Некоторых охватывает паника, и они бегут куда глаза глядят. Есть, наконец, и такие, которые идут домой и ложатся спать.

Строить догадки по этому вопросу было не только трудно, но и ошибочно с профессиональной точки зрения, ибо такая догадка могла направить следствие по ложному пути.

И, однако, в обстоятельствах, сопутствовавших убийству Нюмана, было нечто, заставлявшее Колльберга задаваться вопросом: чем владелец штыка занялся непосредственно после убийства и чем он занят сейчас?

Каковы же эти обстоятельства? Ну, прежде всего следует отметить крайнее исступление, с которым действовал убийца и которое свидетельствует о том, что в нем, вероятно, по сей час бушуют исступленные чувства. Значит, можно ждать и дальнейшего развития событий.

Но так ли все просто? Колльберг припомнил собственные ощущения, когда Нюман делал из него десантника. Сперва у него начинались спазмы и нервная дрожь, он не мог есть, но совсем немного спустя после этого он выбирался из горы дымящихся внутренностей, сбрасывал маскхалат, принимал душ и прямиком топал в буфет. А там пил кофе и ел печенье. Стало быть, и к этому можно привыкнуть.

И еще одно обстоятельство не давало Колльбергу покоя, а именно – непонятное поведение Мартина Бека. Колльберг был человек чуткий даже в отношении начальства. Мартина Бека он знал досконально и потому с легкостью улавливал всевозможные оттенки его настроения. Сегодня Мартин Бек был какой-то встревоженный, может, просто из страха, но он редко испытывал страх и никогда – без особой причины.

Итак, Колльберг ломал голову над вопросом: чем занялся убийца после убийства?

Гюнвальд Ларссон, не упускавший случая строить предположения и взвешивать возможности, сразу сказал:

– Он, наверно, пошел домой и застрелился.

Мысль Ларссона, бесспорно, заслуживала внимания. Может, и в самом деле все проще простого. Гюнвальд Ларссон частенько угадывает, но ошибается он не менее часто.

Колльберг готов был признать, что это был бы поступок, достойный мужчины, только и всего. Но качества Гюнвальда Ларссона как полицейского никогда не внушали ему особого доверия.

И не кто иной, как этот не внушавший ему доверия тип, вдруг прервал нить его размышлений, явившись перед ним в сопровождении тучного лысого мужчины лет около шестидесяти. Мужчина пыхтел как паровоз, впрочем, так пыхтели почти все, кому приходилось поспевать за Ларссоном.

– Это Леннарт Колльберг, – сказал Гюнвальд Ларссон.

Колльберг приподнялся, вопросительно глядя на незнакомца. Тогда Ларссон лаконично завершил церемонию представления.

– А это лекарь Нюмана.

Они пожали друг другу руки.

– Колльберг.

– Блумберг.

И тут Гюнвальд Ларссон обрушил на Блумберга град лишенных смысла вопросов.

– Как вас по имени?

– Карл Аксель.

– Сколько лет вы были врачом Нюмана?

– Больше двадцати.

– Чем он болел?

– Трудно понять неспециалисту…

– Попытайтесь.

– Специалисту тоже нелегко.

– Вот как?

– Короче, я только что просмотрел последние рентгеновские снимки. Семьдесят штук.

– И что вы можете сказать?

– Прогноз в общем благоприятный. Хорошие новости.

– Как, как?

У Гюнвальда Ларссона сделался такой ошарашенный вид, что Блумберг поторопился добавить:

– Разумеется, если бы он был жив. Очень хорошие новости.

– Точнее?

– Он мог бы выздороветь.

Блумберг подумал и решил ослабить впечатление:

– Во всяком случае, встать на ноги.

– Что же у него было?

– Теперь, как я уже сказал, нам это известно. У Стига была средних размеров киста на теле поджелудочной.

– На чем, на чем?

– Ну, есть такая железа в животе. И еще у него была небольшая опухоль в печени.

– Что это все означает?

– Что он мог бы до некоторой степени оправиться от своей болезни, как я уже говорил. Кисту следовало удалить хирургическим путем. Вырезать, иначе говоря. Это не было новообразованием.

– А что считается новообразованием?

– Канцер. Рак. От него умирают.

Гюнвальд Ларссон даже как будто повеселел.

– Уж это мы понимаем, можете не сомневаться.

– Вот печень, как вам может быть известно, неоперабельна. Но опухоль была совсем маленькая, и Стиг мог прожить с ней еще несколько лет.

В подтверждение своих слов доктор Блумберг кивнул и сказал:

– Стиг был физически очень крепким человеком. Общее состояние у него превосходное.

– То есть?

– Я хотел сказать: было превосходным. Хорошее давление и здоровое сердце. Превосходное состояние.

Гюнвальд Ларссон, казалось, был удовлетворен.

Эскулап сделал попытку уйти.

– Минуточку, доктор, – задержал его Колльберг.

– Да?

– Вы много лет пользовали комиссара Нюмана и хорошо его знали.

– Справедливо.

– Что за человек был Нюман?

– Да, да, если отвлечься от общего состояния, – подхватил Гюнвальд Ларссон.

– Ну, я не психиатр, – сказал Блумберг и покачал головой. – Я, знаете ли, терапевт.

Но Колльберг не хотел удовольствоваться этим ответом и упрямо повторял: