Книга Любовь и честь - Рэндалл Уоллес

— Мы починили упряжь, — сияя, сообщил он. — Подправили сани и наладили печку… Господи помилуй, это еще что? — Он изумленно уставился на бочку, из которой пыталась выбраться перемазанная с головы до ног Зепша. Она орала и осыпала проклятиями испуганных крестьян, пытавшихся помочь ей.

— Пустяки, князь, — заверил я его. — Это Зепша, если вы помните. Она по просьбе графа Горлова решила посмотреть, хорошо ли вычистили бочку.

— По просьбе графа? — Наш хозяин растерянно перевел взгляд на оранжерею, где дамы приводили в чувство его супругу, лишившуюся чувств при виде голого графа Горлова. Помнится, в прошлый раз она упала в обморок, когда увидела мертвого кучера и казака, поэтому я не очень беспокоился за нее. Впрочем, князь тоже совершенно хладнокровно заметил:

— Похоже, она опять лишилась чувств, не правда ли? Что случилось на этот раз?

Я коротко, но почтительно изложил происшедшее.

— Совсем голый, в одних сапогах? — удивленно переспросил Бережков и тут же расхохотался. — Вот это да! Надо же, какой остренький соус к нашему пресному салату, не так ли, капитан? — усмехаясь, добавил он.

— Прекрасно сказано, князь.

— Прошу прощения, мадемуазель, — он повернулся к Беатриче. — С добрым утром.

Князь снял шляпу и поклонился ей, и в этот миг я просто обожал его.

— Доброе утро, князь, — отозвалась Беатриче. — Позвольте поблагодарить вас за баню. Это просто замечательно.

— Рад, что вам понравилось, — наклонил голову Бережков. — Так говорите, что граф Горлов выздоровел? Прекрасная новость… Собственно, я хотел сказать, что упряжь и сани мы починили, насколько это возможно здесь, в деревне. Могу ли я чем-нибудь еще быть вам полезен?

— С вашего позволения, мне бы хотелось послать гонца в Санкт-Петербург. Можно ли кого-нибудь отправить?

— Кого-нибудь? Кого-нибудь… Господи, да кого угодно. Да хоть сына моего повара. Он хороший наездник.

— Мне понадобится перо и бумага.

— Отлично, — кивнул князь и зашагал к дому, где его жена уже пришла в себя.

— Дражайшая моя! — воскликнул князь, приближаясь к ней. — Что с вами? Что вас так взволновало?

Беатриче отправилась вслед за князем исполнять свои обязанности при дамах, а я открыл дверь и вошел на мужскую половину бани. Горлов уже совсем разделся, — то есть, снял сапоги. Двое крестьян поливали его сверху горячей водой, а он яростно тер себя мылом и фыркал от удовольствия…

Мы долго и с наслаждением мылись и с не меньшим удовольствием надели чистое белье и мундиры, которые приготовила нам Беатриче, когда услышали, как открывается дверь в женскую половину, и голос Зепши:

— Приготовились! Я захожу!

Горлов, застегивая мундир, ухмыльнулся и подмигнул мне.

Судя по всему, крестьянки на женской половине облили ее горячей водой, потому что Зепша разразилась воплями: Нет! Нет! Ну хватит! Пожалейте бедную Зепшу! Не трогайте меня!

Мы с Горловым встревоженно переглянулись, но тут же сообразили, что Зепша продолжает развлекать дам, поскольку ее крики были прекрасно слышны в оранжерее.

— Не надо! Не насилуйте меня, пожалуйста! Я такая маленькая и голая, не надо-о-о-о!

— Идем, — толкнул я Горлова, — покажем им всем, что мы не имеем к этим воплям никакого отношения. А потом неплохо бы еще раз закинуть ее в бочку с дегтем.

— Да погоди ты, дай одеться. — Оказывается, Горлов не застегнул еще пару пуговиц.

После того как он прошествовал в баню в чем мать родила, это заявление позабавило меня, но улыбка исчезла с моего лица, когда Зепша разразилась новой серией криков:

— Не набрасывайтесь на меня вдвоем! Лучше возьмите Беатриче! Она готова на все! Ее возьмите!

Я застыл от негодования и готов был уже плюнуть на все приличия и задать карлице настоящую трепку, но меня остановила мысль, что, открыто вступившись за Беатриче, я могу только навредить ей. Тем не менее я все еще колебался, когда мы услышали, как открылась дверь женской половины и раздался голос Беатриче, вернее даже не голос, а шипение:

— Еще раз назовешь мое имя — и я вырву твое гнусное сердце и брошу его собакам.

Судя по воцарившейся тишине, они смотрели друг на друга. Потом снова хлопнула дверь. Я вышел наружу и тут же увидел Беатриче.

— Если вы отдадите мне вашу грязную одежду, я прикажу ее постирать.

Я чувствовал, что все дамы в оранжерее смотрят на нас. Мне хотелось сказать Беатриче что-то хорошее, но я не мог найти слов. Следом за мной вышел Горлов с ворохом грязной одежды. Беатриче потянулась было за ней, но я остановил ее.

— Я не позволю вам прикасаться к моей грязной одежде, Беатриче.

— И к моей тоже, — громко заявил Горлов, чтобы его услышали дамы, стоявшие уже на ступеньках у входа в оранжерею.

— Будет вам, — улыбнулась Беатриче и забрала у Горлова охапку одежды. — Вы что же думаете, я стыжусь этого?

Она поглядела на Горлова, потом на меня и, увидев мое расстроенное лицо, снова едва заметно улыбнулась.

* * *

Мое послание было коротким:

«Атакован казаками южнее Бережков. Женщины в безопасности. Кучер убит. Потерял двух лошадей. Возвращаемся в Санкт-Петербург сегодня. Будем ехать по N-ской дороге. Селкерк».

После того как казаки напали на нас всего в одном дне езды от северной столицы, приходилось принимать дополнительные меры безопасности, поэтому, посовещавшись с Горловым, мы выбрали другую дорогу.

Написав на конверте «Вручить князю Мицкому или маркизу Дюбуа», я отдал письмо гонцу и велел скакать без остановки.

Князь Бережков наотрез отказался от какой бы то ни было компенсации за убытки и расходы, даже когда я посоветовал ему на всякий случай сжечь изгаженную Горловым постель. Даже мои уверения, что все расходы оплачиваются не из моего кармана, не изменили его решения. Более того, он предоставил в наше распоряжение двух своих лошадей и отдал одного из своих слуг, который должен был заменить погибшего кучера. Так что мы покидали Бережки с десятью лошадьми, с починенной упряжью и санями, с новым кучером и совершенно здоровым Горловым, бодро сидевшем в седле.

18

— Ну, куда теперь? — спросил я Горлова, когда мы доехали до развилки.

— Сам решай.

— Ничего себе! Это же твоя страна. Откуда мне знать?

— Не волнуйся. Здесь, в окрестностях Санкт-Петербурга, любая дорога приведет в столицу.

— Любая?

На полпути к Санкт-Петербургу мы попали под дождь.

Сначала лишь слегка моросило, а потом дождь усилился. Наша одежда намокла, но разгоряченное скачкой тело не чувствовало холода. А вот мокрое лицо, которое не могла закрыть даже подаренная Горловым медвежья шапка, мерзло нещадно.