Книга Хамам "Балкания" - Владислав Баяц

Наверное, ради такого же акта искупления Гинзберг тогда «открыл» мне свое мнение о датах движения битников (кажется, после этого он стал говорить об этом открыто, когда понял, что такое «признание» не повредит движению). А поступил он так потому, что я поставил его в ситуацию, полностью соответствующую ему самому! Вот что это означает: тогда я снимал документальный телевизионный фильм о нем, работал всей командой с ним несколько дней подряд и в сжатый период времени заставил его быть самим собой. Гинзберг «обязан был» перед камерой отвечать на мои вопросы, читать строки из своих стихов и поэм, петь, играть на инструментах, исполнять китайские фокусы (на крыше здания) и много еще чего, причем исключительно в атмосфере собственного дома. Вот так, совершенно не имея на то намерения, я привел его в состояние «чувствительного “я”», «всеприсутствующего», обращенного в самое себя до такой степени, что Гинзберг утонул в том, чем он в сущности был, и даже медитация не была нужна ему (хотя во время интервью он сидел в позе лотоса и время от времени, чтобы восстановить дыхание, произносил мантру АУМ). Откровенно говоря, мы и ранее медитировали с ним в моей тогдашней маленькой белградской квартире (которая, до сих пор не могу понять почему, ему очень нравилась). Но тогда медитация была нам необходима, чтобы освободиться от излишней светскости и вернуться в собственное «я».

Что касается его квартиры на Нижнем Ист-Сайде Манхэттена, мне показалось, что там я вернул Гинзберга самому себе и тем самым заставил его в большей или меньшей мере стать тем, кем он был.

Однако следует внести ясность в одно большое заблуждение, что я, возможно, сделаю впервые. Хотя и было похоже, что Аллен Гинзберг занимался некими эгоистическими, собственными проблемами, на мой взгляд, на самом деле он всю жизнь занимался определением Соединенных Штатов. Из-за этих упорных поисков у него и возникали такие серьезные трения с властью. Он возвышался над ней, обладая способностью и мужеством выражать вслух не только понятые им истины, но и собственные заблуждения.

Под вопросами самоопределения подразумеваются не только нации и иные коллективные образования (как это часто воспринимают на Балканах и в «старой» Европе). Речь идет о вопросах, кто мы в сущности, лично, индивидуально. На первый взгляд узкий, но на деле, видимо, широкий взгляд на самоопределение.

Существует еще одна затаенная причина этой части интимных поисков определения Америки и себя в Америке, очень странная и, похоже, вообще случайная: большинство из упомянутых выше знакомых мне людей имели или продолжают иметь семейные связи с Россией через своих предков с давними и сложными славянско-еврейскими корнями. Если эта констатация и покажется просто обычной спекуляцией, то фактом все равно остается то, что некоторые из них занимались вопросами Америки, исходя из одновременного восприятия иудаизма и христианства (как западного, так и восточного). Были они правы или нет, но тем самым они, во всяком случае, расширили и обогатили специфическое поле поиска самоопределения США.

Особенность понятия самоопределения содержится уже в самом этом понятии. Собственно, научное и лингвистическое объяснение состоит в единстве противоположностей, потому что свидетельствует о том, что «самоопределение есть комплекс признаков, которые особу или предмет характеризуют в целом и по которым они отличаются от других особ или предметов». Следовательно, комплекс различных признаков в сумме составляет сходство, которое затем становится различием по сравнению с другими! Если нам известно, что самоопределение коренится в «идентичности» (новолатинское identitas), то есть в «соответствии», становится очевидным, что это понятие выказывает свою сущность только тогда, когда благодаря / вопреки сходству возникнет различие. Как будто язык в самом начале своего воздействия обрек это понятие на противоречие! Потому и не вызывает удивления, что этим вопросом занимаются все, каждый с большим или меньшим успехом, но, во всяком случае, непрерывно. Это противоречие, желая по возможности расширить круг тех, кто может понять его, часто отдавали на откуп популизму, притупляя тем самым острие его важности, в результате чего вопрос тонул в мелкотемье и злоупотреблениях.

Следует вернуться к тем самым компетентным и тихим.

Глава XII

Место рождения влияет. По личному, интимному восприятию своей родины Иосиф и Баица отличались. Это было особенно заметно, когда отъезды в края отдаленные, которыми империя уже владела или намеревалась завоевать, стали более частыми. Персия, Аравия и Румелия распростерлись на трех континентах! Османская империя расползлась по Азии, Африке и Европе, она плавала по многим морям, которые их соединяли и разъединяли.

Поскольку Иосиф был родом из Анатолии, он с большим удовольствием отправлялся на Восток. Баице подобные поездки давались труднее. И, напротив, походы по родной Румелии возвращали ему, собственно говоря, ранее знакомое чувство простора еще до того, как он в него вливался. За потаенную радость поездок на родные земли приходилось платить. Под главным неприкосновенным предлогом для поездки – «так приказал султан» – крылся еще один, его личный: в самой глубине души он вынужден был согласиться с представлением о себе как о воине, который без колебаний берет то, что принадлежит ему. И не из-за того, что он отвоевал это, но поскольку всего лишь подумал, что оно принадлежит ему, а потом решил (уже подумав) отобрать его. Это была жертва, которую приходилось приносить ради побывки на родной земле, которой он был предан до мозга костей. Даже по прошествии стольких лет после увода из Боснии и Сербии его охватывало сильное волнение (не такое заметное, но более сильное, чем в присутствии властелина), когда он вновь вступал в родные края или даже когда просто приближался к ним. Он понимал, что в такой момент Мехмед превращается в Баю, а после возвращения Баица вновь становится Мехмедом. Со временем двойственность стала для него естественным состоянием, которое заставляло постоянно, непрерывно думать о ней; она ломала, мучила его, но иногда и вознаграждала, но ему все время приходилось бороться с ней. Она словно требовала признать, что двойственность – это он сам.

Юсуф только в географическом отношении был более осман, чем Мехмед. Баица не мог не понимать, что территория империи была для Юсуфа естественной средой обитания в раннем детстве; он родился в самом сердце османской земли, хотя его родители османами не были. Благодаря тому что сами они были родом из других краев и не только по этой причине они сумели привить ему многое от христианства, чтобы он мог успешно бороться со своей двойственностью. В Румелии, которая была ему знакома только по завоевательным походам, он строил военные объекты и многое разрушал, но зато в мечтах об османском центре, равно как и о его востоке, он создавал мечети, школы и больницы. Сербия и Босния были для него окраиной империи.

Баица признавал разницу, но мириться с ней вовсе не собирался. Он говорил другу, что свои взгляды можно и нужно менять и что когда-нибудь ему придется строить и на окраинах, даже если он об этом и не думал.

– Разве сам султан не считает Сербию, Боснию, Славонию равноправными частями империи? Даже когда говорит о них как о пути следования к Вене? А разве мог бы он сказать о Венгрии, что она всего лишь путь к Вене? А если бы у него были планы завоевания северных стран, то где была бы граница? Так можно любую часть империи назвать окраиной. Впрочем, в какой-то момент любой клочок земли в самом деле был частицей, отрезанной от центра. Новые завоевания постоянно меняли границы, а тем самым не только их положение и формы, но и значение таких понятий, как «центр» и «периферия».